Олег Моисеенко - Мы люди

Работ в доме и по хозяйству, как говорила баба Марфа, было невпроворот. Всем доставалась работа, получали и тумаки от Захара и Игната, сказывалось отсутствие Федора и Прокопа, которые отправились в извоз. Торопился завершить мужские работы Захар, через день-другой он собирался уходить до весны с артелью, а может, и дальше, надо было готовить приданное Акулине.

Когда ушел Захар, работы для каждого еще прибавилось, нужно было закончить с коноплей и льном, только завершили с зерном и просом. К вечеру уставали, рано ложились спать. Грустной ходила Василиса, и дед Игнат ворчал, а баба Марфа вступалась за нее, тогда Игнат начинал костерить Марфу, стояли крик и ругань в гумне. Другой раз баба Марфа забирала Василису, чтобы вместе досматривать и кормить скотину, тогда дед Игнат переключался на Феклу, но ее он ругал для отвода глаз. Всем говорил: придет воскресение – и отдохнем.

В воскресенье после службы в церкви собирались на обед, обедали молча и безрадостно. После обеда дед Игнат прилег на лавку, а баба Марфа пошла на свою половину, Василиса с Акулиной и Мария забрались на печь и задремали, после сытного обеда всех сморил сон. Зима устанавливала свои порядки, день стал короткий, не успеешь прилечь, как надо кормить и доглядывать скотину. Дед Игнат поднялся и громко проговорил:

– Пойду положу сена коровам и коням.

Все начали подниматься, у каждого было свое занятие. Только Василиса повернулась на другой бок и опять заснула. Акулина засобиралась помогать матери и бабе Марфе готовить еду для свиней и доить коров. Мария носила приготовленный корм. На дворе было пасмурно и ветрено. Хотелось быстрее в тепло. Баба Марфа ворчала, что Игнат еще не накормил коров, и они будут беспокойно стоять.

– Сходи, Марина, скажи деду, пусть быстрее положит сено коровам, а то своих коней, наверное, кормит.

Марина на пути к сеновалу встретила Акулину. Та ее выслушала и со смехом сказала, чтобы быстрее бежала в хату, а то сопля под носом примерзнет.

Акулина знала, что дед, как петух, обхаживает всех своих курей, так он обхаживает своих невесток, только рядом была одна Фекла, а остальные жили далековато, и как там у них, слухов не было. Встречаясь на вечёрках с подругами да и при разговорах с женщинами постарше говорили: замуж выйдешь, там всякое может быть, мужики уйдут на заработки, останутся вокруг тебя одни бабы да старики, и свекру рада будешь, но тогда и порядок во дворе и в хате есть. Так и Марину она учила, что в доме услышишь или увидишь, за плетень не выноси, да и своим не все рассказывай. Услышав такое, Мария заплакала и начала говорить, что это грех, блуд.

– Перестань плакать. В семье всякое бывает, только говорить об этом не нужно. Коли ты считаешь, что это грех, иди в монастырь

Акулина постояла молча и ушла к коровам. Марина стояла растерянная и, как ей казалось, убитая горем. Для Акулины все просто, она сильная, ее и мама боится. Мысли вновь и вновь возвращали к тем словам, которые она слышала в церкви на проповедях отца Никифора, наставлениях матушки Пелагеи о блуде и грехе.

В каждодневных работах подошла очередь делать лен на пряжу. Работа велась в гумне и легла она на плечи деда и Пилипка, а Марина им помогала. Дед Игнат и Пилипок мяли снопы льна. Пилипок раскладывал их под длинный деревянный нож, а дед поднимал нож за ручку и резко его опускал. Ладу в их работе не было. Дед Игнат покрикивал на Пилипка за нерасторопность и медлительность. Тот огрызался, потный и грязный. Вокруг льномялки стояла мелкая пыль и летела костра. Когда пришла мать, дело пошло быстрее. Работали молча, лица их покрылись пылью, костра летела за ворот, прилипала к губам, к телу, попадала в глаза. Только думы спокойно носились в голове, да мелькнет, бывает, улыбка у кого на лице. У Марины были думы вначале о матушке Пелагеи, хорошо бы быть сейчас у нее, слушать ее суровый голос, рассказы о святых, о травах. Ее мечты прервал окриком дед Игнат:

– Ты что, заснула, давай быстрее относи костру, что, не видишь, сколько собралось, ступить некуда.

Марина кинулась к льномялке и начала собирать костру в корзину, выгребая ее из-под ног Пилипка.

Так и работали в гумне три дня, к вечеру уставали, еще помогали досматривать скотину, ужинали и быстро засыпали. В субботу потеребленный лен и коноплю аккуратно развесили, оставалось его потрепать, выбить из него остатки костры и расчесать для применения в разных делах: то ли веревки вить, то ли полотно ткать.

Баба Марфа и Фекла настраивали веретена, чтобы делать пряжу изо льна, Марина пыталась им помочь, но только заминала им в работе. Баба Марфа сказала ей, что завтра рано утром они идут в церковь, там должна быть матушка Пелагея.

Матушка Пелагея в церковь зашла, когда заканчивалась служба, видно, кого-то лечила, предположила баба Марфа. Постояв в молитве, Пелагея подошла к Марфе, поприветствовала ее, и они тихо о чем-то говорили. На выходе баба Марфа взяла Марину за руку:

– Идем скорее, сегодня тебя матушка Пелагея заберет с собой, дня через три она приведет тебя обратно.

Собралась Марина быстро. Мать на нее ворчала, вот барыня, три дня гули будет править, а тут работ невпроворот. Баба Марфа молча слушала ворчание Феклы и миролюбиво произнесла:

– Опять ты, Фекла, за свое. Управимся с работами. Василису больше нагружай, коровы не доены, а она еще спит.

По дороге с матушкой пошли разговоры о деревьях, птицах, что остались зимовать в здешних лесах, так за рассказами они и не заметили, как подошли к хатке Пелагеи. Все три дня Марина была занята. Пелагея брала ее, когда шла к больной женщине, которую сильно забодал бык. Марина быстро стала понимать, что надо подать и чем помочь Пелагее, она с опаской помогала перевязать разбитый бок женщины, потом вместе они читали молитву, стоя с иконой. Другой раз они были у мальчика. Мальчик второй день лежал в жару, Пелагея долго стояла возле него и шептала молитву, потом дала пить настоя. Присела и опять стоя молилась, там они пробыли до позднего вечера. Жар у мальчика спал, а Пелагея все молилась и молилась. Ночевать остались в доме возле мальчика.

Марина стала часто ходить к Пелагее, она скоро по слогам уже читала большие книги, часто ходила с Пелагеей к больным, научилась делать отвары из трав. Так пробежала зима и уже начало пригревать солнышко.

В следующий приход домой она узнала, что Артем сосватал девушку с их улицы, летом будет венчание.

Игнат вел непростое хозяйство. В его понятии хозяйство – это была вся семья с бабами, детьми и внуками, постройки, скотина. За всем нужен был глаз и внимание, все есть хотят, а где возьмешь, если не вырастишь да не сложишь и не сохранишь, а еще нужно одеться. Он ничего не планировал, а приходила пора – сеял, приходила пора – косил, убирал, молотил, и все жили по его, а вернее, по установленному кем-то порядку. Постоянно не хватало рабочих рук, и если кто выбивался из этого порядка, Игнат ругался, кричал и был не в духе. Для него не существовало особого порядка для жильцов семьи, для лошадей или коров и другой живности. Нужно было и для кобылы жеребца искать и договариваться, и бычка держать, чтобы были телята, а иначе как. Так же он относился к своим невесткам и жене. Приходило время, и у него возникала естественная потребность, он не считал ее греховной или позорной. Каким-то только ему ведомым чувством узнавал желание такой потребности у жены или невесток. Тогда происходило то, что происходило в семье его отца и деда. Только вот невестки не сразу это понимали и артачились, а потом смирялись. Да и не смотрели на других парней и мужиков, когда мужья были на заработках или отъезде. Не дай бог другой завладеет какой из баб, какой позор будет семье, еще ворота дегтем вымажут, как у Архипа. Вот только Марфа ворчит, так ворчит она для порядка. Такое было понятие у Игната о своем хозяйстве. Чуть что не так, и весь порядок начинает валиться, всякое дело получается наперекосяк.