Юрий Теплов - Неисповедимы пути. Роман

Заявление о регистрации принимали по воскресеньям. Целых три довоскресных ночи у Левы была в голове полная сумятица. Золотой фарт отодвигался все дальше и дальше. И Нинка чего-то вдруг изменилась. Не отвечала больше Леве улыбкой, не сияла глазами. Стала строгой и недоступной, как икона в музее. А чего, спрашивается?.. «Я все сделаю, чтобы пособить тебе», – сказала. Он украдкой ощупывал взглядом ядреную Нинкину фигуру и думал: зачем власть обманывать, если можно жениться всерьез? Феня квартиру получит, им с Нинкой эта крыша останется. Думы, по-комариному назойливые и кусачие, довели Леву до того, что в воскресное утро затосковал он по-черному. И вроде бы даже по надежной семейной жизни затосковал, по Нинке, что могла бы обнимать его белокожими руками.

За завтраком он сказал:

– Вот что, Феня. Вот что, Нина. Надумал я жизнь свою вязать намертво. Порешил, чтобы стали мы с тобой, Нина, законными мужем и женой.

Нина от растерянности заалела. Феня положила ложку на стол и сказала:

– Ты эти басни, Лев, брось!

Ни разу до того она его Львом не называла, а тут видно захотела придать словам серьезный и окончательный смысл.

– Для такого дела, Лев, любовь нужна и обоюдное согласие.

– Дак, полюбил я твою племянницу, Феня!

– Ее полюбить не грех. Тебя вот, непутевого, кто полюбит!

Лева повернулся к Нине, попросил жалобно:

– Полюби, а!

Она выскочила из-за стола, выбежала во двор. Тетка метнулась за ней, оставив открытыми двери. Лева услышал, как она уговаривала племянницу:

– Ну, ты чего, Нинусь! Плакать-то почто? Ну, подадите заявление, и делу конец. Пущай угол ищет. У бабы Поли вон квартирант съезжает. Пустит на зиму нашего малахольного. Ну, не плачь, Нинусь!..

В ЗАГС шли молча. И обратно тоже молча. Наконец, Нина сказала:

– Я у вас, как кукла.

– В куклы не играю, Нин, – ответил Лева. – Я – по любви. Век свободы не видать!

– Так не любят, Лева.

Он остановился, ухмыльнулся не по-доброму и в то же время горестно, оглядел Нину маленькими глазками. Цыкнул слюной на асфальт.

– Других найдем, – сказал гордо.

Развернулся и потопал в обратную сторону. Нина в растерянности шагнула за ним, остановилась, окликнула. Но он не обернулся, шлепал по тротуару зло, с бесповоротным желанием умотать из этого города – туда, где гуляет по волнам черный ветер Баргузин, где беглецов крестьянки кормят хлебом. А оттуда мотнуть еще дальше, чтобы через два года вернуться в сером костюме-тройке, при шляпе и с тросточкой, кинуть к Нинкиным ногам шикарную шубу-подарок и уйти навовсе, даже если она побежит следом…

2.

Кроме вокзала, податься было некуда. Лева заглянул в зал ожидания. На скамейках не густо расположились дорожные люди. Лева постоял у расписания, вычисляя ближайший пассажирский на восток. В расписании их хватало, но все они уже прогудели мимо рано утром.

Касса не работала. Впрочем, касса ему была ни к чему при пустом кармане. До утра надо было скоротать время. Лева прошел в чахлый скверик напротив вокзала. Прицельным взглядом обнаружил на дальней скамейке двух алкашей. Они явно готовились к любимому делу: в руках у одного была авоська, из которой торчали бутылочные горлышки.

Лева весело и решительно подошел к ним.

– Набор костей! – поприветствовал радостно и каждому протянул руку.

Алкаши руку ему пожали, но глядели настороженно.

– Ты что же в прошлый раз не пришел? – спросил Лева молодого, худого и сгорбленного.

– Дык я… – начал тот.

Лева остановил его:

– Все знаю. Заметано… Познакомь с корешем.

Второй, мужик за сорок и с несвежей царапиной на щеке, протянул руку, назвал себя:

– Боря.

– И я Боря, – представился Лева. – Приглашаю в буфет.

Худой и сгорбленный с натугой произнес:

– Дык это, в буфет оно…

– Угощаю! – укоризненно перебил его Лева и похлопал по пустому карману.

Боря с несвежей царапиной сказал:

– У нас вона, – показал на авоську, – четыре розового. И вот, – вытянул из кармана два огурца и хлебный ломоть в табачных крошках.

– Заметано, – согласился Лева. – Вашу портяшку прикончим – и в буфет! Пивко с прицепом на портяшку в самый раз. Тара найдется?

– А как же? – с достоинством произнес Боря и опять же из кармана извлек граненый стакан.

Стакан пустили по кругу. Лева взял на себя обязанности разводящего. В разговоре выяснил, что худого и сгорбленного зовут Санек. Тот закосел быстро, видно насквозь проспиртовалась его жаждущая душа. Он жаловался на какого-то давнишнего бригадира, который не так ему закрыл наряд. Затем достал из брючного пистончика смятый трешник и плаксиво произнес:

– Все, что осталось.

– Убери с глаз эту мелочь, – небрежно сказал Лева и тут же вспомнил, что точно так говорил однажды Рокомбойль из романа, который тискал цирковой придурок. А Рокомбойлю ответил ушлый гражданин Бендер, красиво ответил. Память не дала осечки. И он тут же выдал:

– Годы летят, как деньги, а деньги улетают, как голуби!

Боря наморщил лоб, осмысливая, затем посветлел лицом и восхитился:

– Воистину!

Под третий винный круг Лева опять обратился к мудрости неизвестного сочинителя:

– Деньги приходят и уходят, а мысли о них остаются.

– Воистину! – вновь отреагировал Боря.

А Санек видно соединил зацепившиеся за его сознание слова со своими денежными делами и близкими жизненными обстоятельствами, потому что изрек:

– Светка – курва.

– Точно, – согласился Лева. – Самая что ни на есть курва. Такого человека не ценит! Ты же, Санек, мужик что надо!

– Понял, Боря? – адресовался Санек к приятелю. – Человек знает.

Продолжили они в нетопленой бане, куда их зазвал забывший про приглашение в буфет и распахнувший хмельную душу Боря. Там у него были заначены две бутылки самогону. В предбаннике, в укромном месте под половой доской, нашлись два стакана. С огорода Боря приволок огурцов. Лева наливал, поднимал стакан, требуя внимания.

– Денег надо очень много, чтобы понять, что не в деньгах счастье.

– Воистину! – удовлетворенно кивал головой тот.

Санек отключился, и его отволокли на лавку в предбанник. Когда стемнело, нетрезвый Боря сказал:

– Слышь, тезка! Моя баба еще хуже евоной Светки. Воистину. Домой мне надо. Ты все тут не кончай. Утром опохмелиться прибегу.

– Заметано, – согласился Лева.

Боря убрел по темному огороду. Лева вознамерился вернуться на вокзал, но отложил это дело до утра, когда, как ему помнилось, уходил скорый. Растянулся на банной полке и отрубился. Очнулся с рассветом. Санек с лавки свалился, напрудил под себя. Лева брезгливо пошарил у него в пистончике, достал смятый трешник и, не прикрыв дверь, выбрался огородами в улицу.

В ожидании скорого на восток он пристроился в зале ожидания. На перрон надо выходить с приходом поезда, когда вся толпа ринется к вагонам. В толчее всегда можно проскочить в вагон, а там само собой утрясется. Сидел Лева с прикрытыми глазами, голова с похмелья хоть и не болела, но внутрях подсасывало, и во рту было погано, будто в нем ночевали поросята.