Калле Каспер - Буриданы. Гибель богов

– Знаешь, если в этом мире был кто-то, кого я любила, так это тетя София. Ты же знаешь, после того, как папаша Пээтер нас бросил, мы с Кристель все каникулы проводили у нее, летом иногда несколько месяцев подряд. Мы так ждали, когда же опять поедем в Силла, дома после смерти бабушки стало очень нервно, мама вечно билась в истерике. Я понимаю, ей было нелегко, но все же – единственное место, где я чувствовала себя спокойно и уверенно, это у тети Софии. Да, обязательно поеду.

Принесли десерт, Анника хотела заказать еще кофе, но Кая бросила взгляд на часы и вздрогнула:

– Ужас, я опоздаю на самолет.

Маша Кае рукой до тех пор, пока синий руассийский автобус не скрылся за поворотом, Анника повернулась и медленно побрела к метро. Пьер, правда, сказал ей, чтобы она непременно взяла такси, но куда ей было спешить? Запись, наверно, еще не закончилась, пока Пьер поедет из студии в театр, поспорит или даже поругается с директором (последнего Анника все же от мужа не очень ожидала, Пьер не был по натуре бойцом), и доберется домой, пройдет не меньше, чем часа полтора, а сидеть одной в пустой квартире и нервничать не было никакого желания.

Стемнело, загорелись фонари, в Гарнье было пусто и тихо, наверно, опять не было спектакля, большинство их сейчас шло в Опера Бастий. Анника пела в Гарнье только однажды, «Альчину», опера ей совершенно не нравилась, была скучной, монотонной, но она согласилась, чтобы хотя бы раз попасть на сцену этого прекрасного театра. В зале она сидела чаще, когда она только перебралась в Париж, они с Пьером часто ходили сюда на балет, для Анники это было настоящим событием, ее детство прошло в «Ванемуйне», не только на спектаклях, но и на репетициях, она знала наизусть все великие балеты (их было немного, намного меньше, чем великих опер) и однажды напугала маму почти до смерти в лесу, при сборе ягод, когда спрятала в букетик цветов кусок веревки и потом с криком вытащила его, сделав вид, что ее укусила змея. Ребенком она хотела стать именно балериной и не успокоилась, пока мама не отвела ее в театр к репетитору, и та, обследовав ее, строго не сообщила: «Никаких данных. Если очень хочет танцевать, пусть идет в кружок народного танца.» Это было первое большое разочарование в жизни Анники, настолько большое, что когда спустя много лет мама, слушая ее пение, спросила: «Не хочешь ли пойти показать голос нашему хормейстеру?», она даже брыкалась вначале …

– Мадемуазель, могу я вам чем-то помочь?

Юноша, который к ней с этими словами обратился, был симпатичен и на вид даже интеллигентен, напоминал Пьера во времена их знакомства, и Аннике даже стоило труда ему не улыбнуться, тот мог интерпретировать это как аванс, и поди потом отделайся от него. Поэтому она вежливо, но прохладно поблагодарила, и ускорила шаг, чтобы больше не давать юбочникам повода приставать. Она ведь была не вертихвосткой, а порядочной девушкой из маленького провинциального городка, в жизни которой было только четверо мужчин, а после бракосочетания – никого, кроме законного мужа. Да и двоих из трех прочих можно было назвать ошибкой, оба раза она по неопытности позволила себя соблазнить, однажды на Рухну, когда краснощекий еврей жизнерадостно пригласил ее в гости, посмотреть, как чинят сети, и второй раз в Милане, где итальянские мужчины вначале казались такими красавцами, что голова кружилась. Единственный серьезный роман, до Пьера, был еще во времена консерватория, они учились на одном курсе, а потом их вместе направили в «Эстонию», там Анника сразу получила большую роль, жених же застрял в хоре… Вот когда она впервые поняла, что такое творческая зависть, жених, раньше такой романтичный, очень быстро превратился в вечно ноющего тирана, капризы которого были невыполнимы, Анника, правда, честно пыталась соответствовать, выдержала почти весь первый сезон, но потом ее терпение лопнуло. И все-таки она еще долго вспоминала это расставание с болью, даже в Милане плакала в подушку, только Пьер заставил ее забыть далекую юность – тот, ранний Пьер, не сегодняшний. Дело не в том, чтобы муж очень уж изменился – не больше, чем она сама, а в другом, в подлом времени, способном уничтожить даже самое большое чувство, оставив только милую привычку. Находилось немало таких, кто так и не смог смириться с подобной потерей, многие разводились или обзаводились любовниками, как даже Биргит, но характеру Анники такое не подходило, и, честно говоря, у нее для романтичной любовной истории и времени не было, все ее утра и вечера уходили на другого, более требовательного любовника – оперу.

Она и не заметила, как дошла до Османа – улица была вся в рекламах, рождество, правда, осталось позади, но начался сезон распродаж. Из-за репетиций она об этом совсем забыла, сейчас можно было зайти в магазин и купить себе что-нибудь в утешение – но что? Весной она обшарила все этажи Галери Лафайет, ничего такого, что ей понравилось бы, так и не найдя, создавалось впечатление, что все эти брюки, свитера, блузки и майки сшиты не для того, чтобы украсить женщину, а чтобы ее изуродовать, превратить в мужеподобное, или даже вовсе бесполое существо. Что бы сказал Золя, увидев, во что превратилось его «Дамское счастье»? Но, с другой стороны, а остались ли дамы, которых можно осчастливить? Наверно, и Юрген посчитал ее за обычную современную женщину, которая во время пляжного отпуска и так гуляет топлес, почему иначе он вышел со своей идеей так буднично…

Мысли снова вернулись к неприятному – но как с этим бороться? То, что произошло днем, пылало огнем внутри, и так, знала Анника, будет еще долго, может, до конца жизни.

На фасаде «С&А» тоже красовалась большая реклама скидок, и Анника, секунду поколебавшись, вошла – в этом магазине иногда еще попадалась приличная одежда, весной она в конце концов именно здесь и обновила свой гардероб.

В магазине было жарко, расстегнув куртку, Анника рассеянно ходила между штангами, притрагиваясь то к одной вещи, то к другой, оставляя, однако, все там и висеть, то ей не нравился цвет, то фасон, то ткань – она терпеть не могла все эти акрилы и полиэстеры, в которые современные производители одежды старались облечь женский пол, так же, как не терпела и модные стиральные порошки и прочую химию, и даже кондиционер – не то, чтобы она была какая-то принципиальная «зеленая», просто ее тело и – особенно – голос не выносили ничего искусственного, она сразу начала потеть или кашлять. Она любила шерсть, хлопок и шелк, но эти материалы встречались крайне редко. После долгих поисков она нашла один розовый свитерок из ангоры с высоким воротником, выстояла длинную очередь в примерочную и закрыла за собой занавеску – тут можно было раздеваться так, чтобы никто тебя не видел. Оставшись в белье, она минутку изучала себя в зеркале – нет, стесняться ей было нечего, грудь не обвисла, на талии, пустив в ход руки, можно было найти несколько складок, но в глаза они не бросались, и вообще – полнота шла Аннике, делала ее женственнее, чем она в противном случае была бы со своей ногой тридцать девятого размера.