Алиса Ханцис - Дух геометрии

– Правда?

Рыженькая девушка за стойкой охотно объяснила, что сейчас туристов не много, потому что зима. Есть отдельные комнаты, есть места в женском… как же они называются по-русски? Я ведь это слово вычитала когда-то в «Джейн Эйр». Порывшись в памяти, я выудила оттуда неуклюжее слово «дортуар». Воображение нарисовало вереницу узких кроватей и тазики для умывания с замерзшей за ночь водой. Немудрено, что места в дортуаре так дешевы. Отличный способ перекантоваться пару дней. А что заселение с двенадцати – так это не страшно. Как раз хватит времени прогуляться по городу.

Кухонные запахи заставили меня вспомнить, что в последний раз я ела, пролетая глубокой ночью над тропиком Козерога. Я спросила, есть ли тут поблизости кафе, где кормили бы хорошим завтраком. Девушка разложила передо мной листочек с картой города и провела ручкой короткую линию. Запомнить проще простого.

– Возьмите, – окликнула она меня, протягивая карту. – Она бесплатная. А вещи можете тут оставить.

Кафе находилось на причале, с которого открывался вид на безмятежную речную гавань, окаймленную на горизонте молочной полосой тумана. Внутри дощатого павильона, похожего на разноцветные дома-склады в Норвегии, пахло жареной рыбой. Пластиковые столы навевали мысль о дешевой забегаловке, однако цены в пересчете на рубли оказались почти ресторанными. В меню, написанном мелом на черной доске, значились сплошь морепродукты, половину названий я даже не знала. Чтобы не ломать голову, заказала «фиш-энд-чипс» и, произнеся знакомое по книгам туманно-альбионовское название, вновь ощутила себя за границей. Рассчитавшись скользкой клеенчатой купюрой, села у окна. Вдоль бетонного причала дремали на привязи катера и яхты, ухоженные, с броскими названиями на свежепокрашенных бортах. Кто владел ими – миллионеры, рыбаки с мозолистыми руками? Я стала украдкой рассматривать окружающих, пытаясь угадать, местные они или туристы. Лица были в основном европейские, женщины почти все без макияжа и одеты очень просто, по-спортивному. Волосатый детина с татуировкой во всё предплечье читал газету, рядом сидела семья с младенцем в коляске. Чуть поодаль сплетничали старушки с непокрытыми головами – одна кипенно-белая, другая лиловая, как репейник. Никто из них не смущался соседством, все выглядели по-курортному расслабленными, и яхты за окном дорисовывали иллюзию.

Огромная порция жареной картошки со вкусным рыбным филе в кляре согрела меня и отогнала сонливость. Я вышла из кафе и побрела вдоль набережной, то и дело сверяясь с картой. Изображенные на ней кривые отрезки, белые по серому фону, разворачивались трехмерной моделью и обрастали деталями: краснобокий корабль у пристани, какие-то длинные ангары. За ними темнели голые кроны могучих платанов – зябко сцепляясь ветвями, они отделяли от реки небольшую улицу с брусчатой мостовой. Тихо журчал фонтан у подножия мраморной глыбы, увенчанной моделью Земли и планет; бронзовые корабли плыли меж бетонных берегов, и нездешний ветер надувал их паруса. Мама бы сказала, что это судьба подает мне знаки. А я просто ощутила себя дома и улыбнулась, как давнему знакомому, Абелю Тасману – ведь это он, с мушкетерской бородкой, склонил голову над глобусом. В одной из моих любимых книжек был его портрет, да и куда денешься от Тасмана, если с детства восхищался мужеством первооткрывателей и дрожал от восторга при виде старинных карт.

Напротив коричнево-серых платанов, с другой стороны улицы, росли такие же по цвету дома – каменные, очень старые на вид, с английскими окнами в частых переплетах. Они жались друг к другу плотно, без проулков, и их разновысокий ряд напоминал не то крепость, не то тюрьму. При этом место выглядело оживленным: на стенах пестрели яркие вывески, тротуар был заставлен столиками, а два ряда машин, припаркованных вдоль улицы, не оставляли сомнений в популярности ресторанов и лавок. Эта оживленность (казалось мне после двух бессонных ночей) шизофренически спорила с угрюмой аутентичностью стен. Работая в Москве, я видела только два вида исторических фасадов. Те, что покрепче, густо штукатурились, как лицо японской гейши, и красились в жизнерадостные цвета – розовый и желтый, чтобы фасад улыбался младенчески, беззубо. Тогда он был достоин поддерживать золоченую вывеску банка или ювелирного салона. Внутри же всё сносилось подчистую, до последней балки. Это называлось «фасадизм» – маска старины, охраняемой государством. Но такие здания считались везунчиками: остальные просто сносились, чтобы дать место молодой поросли. «Реставрация обошлась бы дороже», – говорили мне. Я знаю: так было со станцией «Мир». Проверенный способ.

Часы на почтамте пробили двенадцать, и я заторопилась обратно в гостиницу. Получила ключ, заплатила маленькой двухдолларовой монеткой за место у компьютера и написала маме письмо – по-английски, чтобы не мучаться с корявым транслитом. Отцу я обещала позвонить, как только разберусь с телефонными карточками. Со стопкой постельного белья и полотенец в руках, я поднялась на второй этаж. Дверь женского дортуара была не заперта. Просторная комната, залитая светом из больших сводчатых окон, пахла цветочным дезодорантом; с улицы доносился прерывистый гул машин. Три двухъярусных кровати с одинаковыми синими матрасами пустовали, лишь одна, у правой стены, была застелена и внизу, и вверху.

– Привет, – сказала девушка, сидевшая на корточках возле огромного рюкзака.

Она была одета в майку-боксерку и штаны цвета хаки. Русые волосы, собранные в хвост, оттеняли кожу, загорелую до черноты. Мы познакомились. Хелла приехала с друзьями из Голландии. Уже третью неделю колесят по острову, облазили весь север с его дикими реками и огромным заповедником у Колыбельной горы. Холодно? Очень. Как-то раз палатку засыпало снегом, и они испугались, что так и пропадут здесь. «Это дикие места! Связи нет. Там никто тебя не найдет, если что-то случится». Я слушала ее и не верила, вспоминая ничтожную кляксу на глобусе. Я так мало знала об Австралии – по сути, ничего, кроме набора стереотипов и любопытных фактов, какие есть в арсенале любого эрудита. Меня охватило жгучее желание поехать с этими ребятами, потомками великих мореплавателей, прямо сейчас. Ничего, впереди еще много времени. Аспирантура здесь – это обычно три года. Как бы много я ни работала, всегда можно выкроить хоть неделю в семестр.

Когда Хелла с подругой, такой же рослой и загорелой, оделись и ушли – «Мы сегодня гуляем по городу, а завтра в Порт-Артур 4 4 Порт-Артур – развалины бывшей тюрьмы в ста силометрах от Хобарта, исторический памятник мирового значения. », – мои веки снова начали тяжелеть. Мне говорили, что надо пересилить себя и дотерпеть до вечера, иначе трудно будет привыкнуть к новому часовому поясу. Пытаясь взбодриться, я сделала зарядку, застелила свою постель и сходила в душ. Он был общий: две кабинки в конце коридора, мутное оконце с видом на соседнюю крышу, резиновый коврик на мокром полу. Сушилки для волос здесь не было, а мой дорожный фен требовал трехзубого переходника, который я не успела купить. Я решила, что посижу в комнате, пока не высохну, а потом пойду в магазин. Чтобы занять чем-то мозг, стала вспоминать дела, которые нужно было решить в ближайшие дни: оформить документы в университете, открыть банковский счет для стипендии, найти постоянное жилье… Но думать всерьез не получалось, я лишь механически считала пункты в списке, как считают овец. Свежая постель дразнилась белизной и пленительной горизонтальностью. Оказывается, я не умею спать сидя. В институтские годы я иногда дремала в библиотеке; даже короткое забытье помогало восстановить силы. А в самолете мне никак не удавалось пристроить чугунную, гудящую голову.