Дарья Щедрина - Подмастерья бога

Глеб с нескрываемой жалостью посмотрел на бедную дурочку.

– Ну, что ты несёшь, Зойка? Мама твоя умерла от рака, а не бросила тебя.

– Да я знаю, понимаю головой. А вот тут, – она постучала сжатым кулачком по груди, – всё кричит: «Бросила! Бросила!» И отец с тобой больше времени проводит, чем со мной. Он и тёте Кате говорил, что ты ему как сын. Я своими ушами слышала.

Глеб сокрушённо покачал головой и встал, подошёл к зарёванной девчонке. Рука сама потянулась к её вздрагивающему от слёз плечику, но замерла на середине пути, а потом вернулась в карман джинсов. Он только вздохнул.

– Да ты его ревнуешь ко мне, дурёха! Ах, Зойка, Зойка, если бы ты только знала, что значит на самом деле быть ненужным родителям…

– Можно подумать, ты знаешь…

– Я знаю, на собственной шкуре знаю. Я оказался побочным продуктом жизнедеятельности моих родителей – алкоголиков. Всё своё время они уделяли водке, а не мне. Даже не понятно, как я умудрился всё-таки вырасти. Отец, когда был относительно трезв, воспитывал меня тумаками и пинками. Мать регулярно забывала кормить. А про то, что в семь лет ребёнка надо отвести в школу вообще никто не вспомнил.

Глеб отвернулся, уставившись в окно на унылый двор, стараясь ни взглядом, ни голосом не выдать всколыхнувшиеся в душе эмоции.

– Они часто уходили в запой на неделю, на две. Я, как подрос, стал заранее готовиться к очередному запою, как собака, зарывая еду про запас. Прятал в укромные места то сухое печенье, то кусок хлеба. Чтобы потом, когда мать с отцом про меня забудут, достать затвердевший до деревянного состояния сухарь и съесть. Потом научился открывать дверной замок и днями болтался на улице, пробавлялся на помойке объедками.

А когда у отца случился приступ белой горячки, и он носился по квартире, пытаясь от кого-то спастись с дикими воплями, я выскочил на лестницу и забился в угол от страха. Потом приехали медики и скрутили папашу, увезли в психиатрическую лечебницу. Мать была в отрубе. А мне несказанно повезло: соседка из квартиры напротив, встревоженная всей этой вознёй, заметила меня и позвала к себе. Так в моей жизни появилась Апполинария Трифоновна. – Глеб грустно улыбнулся, вспоминая. – Я тогда в свои семь не мог выговорить такое сложное имя-отчество, но добрая старушка разрешила мне называть её просто «тётя Поля».

Тётя Поля меня потом часто забирала к себе, когда родители пьянствовали. Она меня кормила, поила и… читала мне вслух книжки, научила меня читать, считать. Фактически первый класс школы я прошёл под её руководством. А потом она сама попала в больницу, ведь была уже очень пожилой. И дверь в её маленькую уютную квартирку для меня закрылась насовсем, потому что тётя Поля из больницы больше не вернулась.

Соседи, озабоченные судьбой бесхозного ребёнка, сообщили в полицию, в отдел опеки. И однажды за мной пришли чужие строгие люди и увезли в интернат. С тех пор я не видел своих родителей. Потом, уже повзрослев, узнал из личного дела, что их по суду лишили родительских прав. Так что я оказался круглым сиротой при живых родителях. Вот такая вот история, Зойка.

Девочка смотрела на него круглыми голубыми глазищами и потрясённо молчала.

– Так что твоё детство, Зайка, с уверенностью можно назвать счастливым, несмотря на занятость родителей. Не гневи бога, не жалуйся, и заканчивай безобразничать. Отец у тебя – замечательный человек! Ты на него молиться должна, заботиться о нём, помогать, как нормальная любящая дочь. И я надеюсь, что теперь ты так и будешь делать. А не то… – он поднял с дивана свёрнутый петлёй ремень, для убедительности поднёс его к распухшему от слёз носу Зойки и стал заправлять обратно в пояс джинсов.

– Так ты что, выходит детдомовский? – шмыгнув носом, произнесла девочка. Она перестала плакать и широко распахнутыми глазами потрясённо уставилась на Глеба.

– Выходит.

– И как там, в этом детдоме? Ужасно, наверное.

– Ну, это смотря с чем сравнивать. По крайней мере кормили меня регулярно три раза в день. И целыми днями торчать в промёрзшем зимой подъезде мне больше не приходилось, и рыться в помойке в поисках хоть какой-нибудь жратвы тоже. Я вообще то везучий: мне везёт на хороших людей. В интернате у нас был замечательный воспитатель Михаил Захарович. Он был очень строгий, но справедливый, не позволял прорываться наружу звериным инстинктам. А ты же знаешь, дети – существа жестокие. Но он нас учил, что если ты сильный, то должен защищать слабых по определению. Если ты вырос большим, то просто обязан помогать маленьким. Михаил Захарович умер, когда мы заканчивали школу, но я до сих пор вспоминаю его с благодарностью. А потом я встретил своего Учителя – твоего отца, Зоя. Вот такая история.

– Почему ты об этом никогда не рассказывал?

– А зачем? Это никому не интересно. Да и вспоминать, честно говоря, не особо приятно. Вот тебе рассказал и жалею. Будь человеком, Зойка, держи рот на замке. Алексею Ивановичу пересказывать ничего не нужно. Ему и так переживаний хватает.

Глеб взглянул на часы и пошёл к двери.

– Вот тебе задание, Зоя: завтра ты не пускаешь на работу Алексея Ивановича. Костьми ляжешь, но не пустишь, пусть отлежится после криза, и проводишь с ним целый день, а потом принимаешься за учёбу, как нормальный вменяемый ребёнок. Поняла? – Он взялся за ручку двери, но обернулся: – И смой этот ужас с лица. Ты ж вполне симпатичная девчонка. Зачем себя уродуешь?

Зойка принялась судорожно стирать косметику со щёк, а Глеб зашёл на кухню к Катерине Васильевне.

– Я пойду, Катерина Васильевна. Алексей Иванович, надеюсь, проспит до утра. Утром я вам позвоню, скажете, какое у него давление. На работу его не пускать под страхом смертной казни! Хоть к кровати привязывайте, но не пускайте. А вечером я зайду.

– Ох, спасибо тебе, Глебушка! – запричитала Катерина Васильевна, впихивая ему в руки какой-то свёрток.

– Что это? – удивился Глеб.

– Это пирожки мои с мясом и с капустой. Дома поешь хоть немного, а то сегодня я и ужином тебя накормить не удосужилась.

– Да что вы, Катерина Васильевна! Неудобно же. Меня Зойка и так нахлебником обзывает.

Он попытался всучить свёрток сердобольной женщине обратно, но та замотала головой:

– Бери, бери, Глебушка, не отказывайся! Это тебе ещё и в знак благодарности за Зойку. Правильно. Ты молодец. Давно надо было. Я Алексею Ивановичу говорила, что с ней построже надо бы. Да разве ж он может построже? Он не может. Так что надежда только на тебя.

Глеб вздохнул, прижал к груди свёрток с пирожками и пошёл домой.

Незаметно пролетело полгода. Весна настойчиво заглядывала в окна слепящими солнечными бликами. Деревья ещё стояли голые, но почки уже набухли и казалось, если прислушаться, можно услышать, как они потрескивают, из последних сил сдерживая рвущиеся на свободу молодые листочки. Асфальт на улицах уже просох, а в парке под деревьями ещё лежали кучи осевшего серого снега, медленно растекаясь по газонам и дорожкам парка обширными лужами.