Денис Шпека - Ты вспомнила, как верно я люблю тебя. Пусть будет наш нежный секрет

ведь мы единомышленно согревали друг друга близостью каждую божью – или не божью – ночь. единое мышление на двоих – это не дар иметь предельно одинаковые вкусы в красоте, рождённой из-под чужих рук, в красоте вокруг и повсюду, принимая золото внутреннее за дело производное, просто произрастающее из всего этого. родственность душ – это совпадение ваших человеческих качеств. когда ваша притупленная агрессия, обычно так не нужная обоим, включается одновременно в один исключительный миг, в который нужно прогнать враждебного третьего и защитить свою трепетно и с трудом, полувозникшую, полусложенную вселенную. только тогда вы не раните, а делаетесь спокойны за друг друга и им же будете благодарны.

и мы оба, ещё до нашей подразумевавшейся встречи, до обнаружения друг друга в мире искушенных подмен научились молчать перед теми, кто нас не слышит. умолкать в неизвестный пока унисон, когда нам было особенно хорошо из-за надежды и смирения, не стесняющих. редки пробелы в таком большом одиночестве.

в свитом нами, от бесконечного шлейфа диффузора с мякотью красного апельсина внутри (так мы её бальзамировали) до теплого света ламп в углу, квадрата из крови на стене, прямиком отбросанного проектором, который я специально вновь забыл выключить, гнёздышке воцарилась тишина, которую я, нарушив, больше не нарушал. однако улыбнулся, вновь совершив ужасную незаурядность лишь в собственной голове, – протиснувшись и легче легкого поцеловав её меж лопаток. я не хотел спать, зная, что всё равно и так вернусь ко сну, но она вдруг произнесла:

– мне снилось твоё детство.

она не похожа на неё. она произнесла бы это во имя стяжательной великой красоты, прекрасно понимая, как она подействует на меня. она знала больше моего слов и, вероятно, смыслов, но не знала, как нести ими свет, тем самым и продлевая мой длительный поиск добра в её душе, в отсутствие которого при всем при этом я не мог поверить. верочка другая. вере действительно все эти часы снилось моё детство в тонах, о которых я догадывался по тому, как она интонировала. не выползая высоко наверх из мира сновидений, она словно хотела показаться нежным поглаживанием меня, опытом любви в том озере карецца, откуда были родом все её мечты.

она заговорила чарующе, не меняясь в голосе:

– во сне ты любил свою маму и бабушку. маму. мамы. вы были в одной комнате со всеми. никого ничто не отторгало. я была в стене. как стенами. абажуром лампы. светом. святым светом, может очень быть.

я знал, что ничего пугающего во сне не происходило. никто не плакал, ни один из моих родных не творил суд над другим на плахе жизни. да будь в нём трагедия, моя верочка не сумела бы её раздуть. не по глупости, а от здравого рассудка. глубоко, глубоко в вере мы отыскали чувственность, которую она прихорашивалась выражать всю жизнь. она запомнила все и тем же шёпотом со знанием всего перечисляла: что в соседней спальне дедушки был выключен свет, но как при этом блестели полуржавые стальные струны на гитаре на стене; как каждый предмет в комнате пропах его сигаретами; что на кухне играло радио, включенное когда-то очень давно. радио «маяк».

– твоя бабушка постоянно повторяла что-то о твоем затылке. она тоже помнила, что у тебя там шишечка, что-то вроде неё. ей кто-то сказал, что такие у всех гениальных людей были.

я оглядывался назад в память, оглядывал алый цвет вокруг и несколько секунд сравнивал обстановку и тон разговора со всеми прочими, которые я вёл в надежде услышать то, что услышал сейчас. не лесть, ни в коем случае. её в последнюю очередь. это не описать иначе, как чувство, что тебя любят даже там, внутри тебя. любят то, что выливается из тебя, когда ты не мешаешь себе говорить интуитивно и повторяться.

– как они тебе? ты не всех знала.

– денют, знаешь, вы как единое целое. вас много, и каждый из вас был душой второго. третьего. смотрели во что-то. над чем-то смеялись.

крайние фразы она произнесла, медленно повернувшись и уткнувшись в шею. несколько простых действий, настолько естественных, похожих на свойственное её организму поведение, даже обитание. обитание морского ангела в водах северно-ледовитого океана. вера карабкалась ко мне сквозь затопленную сан-марко, в обыкновенный мир людей с перспективой времени и пространства, не пожалев об этом совершенно.

– я понимаю тебя. – она добавила чуть громче своего неоторопевшего шёпота.

и я в ответ был мудр. та ерунда, что волновала меня перед тем, как мои глаза закрылись (я потерял свои банковские карты в путешествии, нужно было их перевыпустить), казалась очень далекой. одним из первых чувств, я допускаю, что самым первым, которое обожгло меня в детстве, стало стеснение. оно обожгло на уровне ощущений, разумеется, если не считать за холодный ожог те события, от которых оно нас уберегает или cдерживает. с тех пор я чутко учусь и всю отведённую жизнь буду учиться не стесняться перед собственными волнениями разной почвы. иногда отрицая почвенность, чаще – становясь тем первым, кто убежит в мыслях на территорию солидарной насмешки из будущего, над тем, что казалось таким важным, настолько непреодолимым. убежит вслух. я помню момент, когда меня, ребёнком, в икее отправили налить в стаканы кипятка, а я не управился с необычным кулером и заливал свои руки кипятком, потому что я стеснялся. я был очень мягок, мне было стыдно показаться толпам людей вокруг настолько несообразительным. уже не вспомню, как долго они заживали. мне было двадцать четыре, когда я, уже имея сильные ноги и зная quasi a memoria этот крутой маршрут преодоления непреодолимого, не сумел этого сделать и пережил дни, месяцы, что содержат в себе больше боли и в моменте меньше её понимания. я живу далее. я счастлив. счастлив. тем не менее, восприятие того времени не меняется. разбитое сердце не собирается целиком, впредь оно всегда вспоминает, додумывает себя. мне повезло – у меня прекрасные память и фантазия.

жалею ли я о чем-то? краткое да, вечное нет, потому что самые болезненно переживаемые события роднят меня с феноменом жизни. ты можешь быть счастлив, я могу быть счастлив, если среди потерь, связанных со смертью, мы не станем отторгать то, что наше по образу и подобию. обнаружить это не от рождества, обрамленное в форму, в которой есть чудо продолжения мечты одного в мечте другого… чаще – иначе, и это банально. иногда этот водораздел кажется до безумия тонким, незаметным, словно его нет совершенно. понимающий многое ум искусен в оправданиях чужого наполнения, своего выбора. стань мудрой землей, а не воздухом, влюблённым в себя, и ты ощутишь, что этот отрицательный родник будет течь меж двумя всю отведённую вам жизнь. просто заземлись.

в том путешествии вера была очень любящей. оно стало для нас всего лишь первым, но повторюсь, от самой встречи мы оба тысячи раз на дню вдыхали ясность, что мы не выдумаем причины разлучиться ранее положенного. кладя руку на её бедро справа от водительского сидения, я замечал как она перебирает, улыбаясь, свои крашенные в персиковый мокрые кончики волос, тем самым уводя моё внимание от границ одностороннего движения. перебирала, плетя, но всё-таки не заплетая косичку, в итоге запутав в её подобии свой взгляд. тогда в машине она проговорила фразу «хочешь, я для тебя постригу волосы покороче?», и через несколько секунд после того, как я начал размышлять над нашими исключительными отношениями, она вдруг всё упростила, произнеся: «я люблю тебя таким, какой ты есть».

Читать дальше