Владимир Мальмаков - Швабра и Веник, или Блюз в двенадцать тактов

Линейка все-таки не выдержала и отвела взгляд, прошлась по другому ряду между партами.

– Излагаешь хорошо, – сказала она, остановившись и глядя на меня сбоку. – Но… – она сделала драматическую паузу, – вот почему ты не постригся, как все остальные?

Ну и при чем здесь прическа? Это было моей гордостью – я терпеливо отращивал волосы все лето в подражание любимым рокерам. Но на первом же уроке литературы Линейка предупредила, чтобы все мальчики привели себя в порядок, и в первую очередь указала на меня.

Конфликт был старый, затяжной, и начался он с обсуждения лермонтовского «Героя нашего времени», когда я назвал Печорина самым настоящим мерзавцем, доставившим столько неприятностей хорошим людям, а некоторых и вовсе погубившим. С того времени и началась наша вражда с Линейкой. А я старался к каждому уроку литературы прочитать гораздо больше, чем полагалось по школьной программе. К этому уроку пришлось прочитать целую книгу по «Слову о полку Игореве», потому я знал историю его создания досконально. Честно говоря, меня гораздо больше привлекали приключения трех мушкетеров, графа Монте-Кристо и капитана Блада, но приходилось читать и изучать всю классику по школьной программе, и все из-за того, чтобы не дать Линейке повода торжествовать.

– И еще мне интересно, почему комсомольская организация никак не реагирует? – Линейка поискала глазами комсорга.

– А он не комсомолец, – со скрытым злорадством откликнулся комсорг Мишка Кирносов.

Линейка фыркнула.

– Неудивительно, но это не меняет дела. Я предупреждала всех, а Хазаров, видимо, считает себя особенным. А потому сейчас собирает вещички и идет в парикмахерскую.

– В стране перестройка, – пробормотал я. – А вы меня гоните постригаться.

– Перестройка перестройкой, – зловеще сказала Линейка, – но она не значит, что ученики на мои уроки могут приходить похожими на обезьян. И не вздумай опять проволынить, на уроке русского я проверю.

И на том, как говорится, спасибо. Я сгреб учебник, тетрадку и ручку в сумку и побрел на выход. Класс – белый верх, черный низ, за свежевыкрашенными в голубой цвет партами – проводил меня взглядами, кто сочувствующими, кто осуждающими, а кто и злорадными. Ехидный Гаврюшин исподтишка показал средний палец. Нет, определенно надо когда-нибудь его пришибить. Ивушкина посмотрела через очки с таким выражением, будто вот-вот заплачет. Поговаривали – она тайно влюблена в меня. Двое из Ларца – близнецы Сашка и Пашка Колотовкины принялись корчить зверские рожи. А верный друг Ваня Пряхин незаметно для Линейки поднял к плечу сжатый кулак – Рот Фронт. И только вождь мирового пролетариата с портрета на стене смотрел на нашу жизнь, протекающую в классе, с ироничным прищуром.

Перед тем, как открыть дверь, я взглянул на предпоследнюю парту в крайнем ряду – Ника искоса на меня посмотрела, отчего у меня в животе, как всегда захолодело, усмехнулась едва заметно и опустила взгляд.

За дверью я постоял, отошел немного дальше от двери и саданул по стене кулаком. Ну и дурак, только руку ушиб. Морщась от боли и потирая костяшки пальцев спустился на первый этаж и вдруг услышал голос нашей первой учительницы, Татьяны Михайловны, доносившийся из приоткрытой двери с табличкой «1«А» класс:

– Когда приходит осень, листья на деревьях желтеют и что делают?.. Кто ответит?.. Коробков, пожалуйста…

Я замедлил шаг и остановился за дверью, чтобы послушать, как ответит первоклашка Коробков.

– Листья отваливаются, – сиплым баском сказал он.

– Нет, Коробков, неверно – так не говорят. Подумай хорошенько…

– Отпадывают? – неуверенно сказал Коробков.

В классе послышались смешки.

– Опять неверно, садись Коробков. Кто скажет, как надо правильно говорить? Максимова, пожалуйста…

– Листья опадают, Татьяна Михайловна, – тоненьким голоском ответила Максимова.

– Совершенно верно, молодец Максимова!

Я прокрался мимо двери и вышел на крыльцо школы, уже посмеиваясь про себя. Сентябрьский воздух был свеж и прозрачен, со школьной спортплощадки доносился стук мяча и азартные крики, листва кленов во дворе школы только начала желтеть и некоторые листья действительно отва… тьфу ты, нет – опадали, и одинокий школьный дворник дядя Миша собирал метлой их в кучки. Я остановился на крыльце и несколько раз глубоко вдохнул чистый аромат осени, выгоняя из легких запах краски, еще стоявший в школе после летнего ремонта, из сердца досаду, а из головы неприятные мысли. Посмотрел на небо – облака так же неспешно плыли в одну сторону, но каравелла уже растворилась в прозрачной голубизне.

Откуда-то из открытого окна соседней со школой пятиэтажки донеслась музыка – тонко запели скрипки с ритмом ударных, словно звали куда-то, потом вступило фортепьяно и духовые. Прекрасная вещь оркестра Поля Мориа, «Love Is Blue», в которой есть несколько замечательных серебряных ноток. Вообще-то и жизнь была почти прекрасна, если не считать нескольких затруднительных моментов. И спешить особенно некуда – впереди еще пол-урока, а потом большая перемена, и можно будет пойти в буфет, не спеша съесть пару вкуснейших пирожков с повидлом, запивая не менее вкусным компотом.

– Хазаров, ты почему не на уроке? – услышал я, спускаясь с крыльца. Роман Сергеевич, наш физик, один из самых уважаемых учителей, вышел вслед за мной. Видно собрался покурить на площадке для метеонаблюдений, где обычно курили учителя.

– А меня Екатерина Андреевна послала стричься.

– Линькова? – он покивал скорбно. – Сочувствую, ну иди-иди…

Парикмахерская находилась в двух шагах от школы, и вскоре я сидел под накидкой в кресле, мрачно рассматривая в зеркале свою физиономию. Немолодая парикмахерша, платиновая блондинка, спросила, оценивающе оглядывая мою голову:

– Как стричь – под «канадку», бокс», «полубокс»?

– Нет, – сказал я, решившись, – постригите меня под «ноль».

– Как? – удивилась она.

– Наголо, – сказал я.

– Ты в армию уходишь?

– Пока нет.

– Хм, и не жалко? У тебя такие красивые волосы.

– Так надо, – сказал я, отсекая для себя последнюю возможность изменить решение.

Равнодушное выражение на ее лице сменилось недоуменным, но сначала ножницы, а потом машинка быстро заработали в умелых руках, и скоро ни в чем неповинные волосы, которые я терпеливо взращивал все лето в подражание товарищам Дж. Леннону, М. Джаггеру, Ф. Меркьюри и другим продвинутым в этом отношении людям, оказались на полу. Голова оказалась на удивление бугристой в самых неожиданных местах, да еще и какой-то синеватой, а лицо стало совсем незнакомым.

Мое явление в классе после большой перемены вызвало, мягко говоря, неоднозначную реакцию у одноклассников. Кто откровенно ржал, девчонки перешептывались, Ехидный Гаврюшин сделал большие глаза и озадачился, а мой друг Ваня Пряхин был восхищен. Я же следил краем глаза за реакцией Ники – она улыбалась во весь рот, и в один момент я ощутил себя героем школы и немного возгордился.