Алексей Бардо - Сокрытое в листве

Я сдался. Поэтому вечерами вслушивался в слова, что витали среди сигарного дыма. Учился, как быть, когда кем-то предписано и прописано как и когда жить, как и когда умирать.

А в тот вечер мне и вовсе хотелось кричать: «Неужели вы настолько слабы, что уповаете на высшие силы? Где ваша воля? Раньше вы были способны подчинить себе течение жизни, теперь опускаете руки. Или это бремя свободы сломило вас?». Но ведь, мысль изречённая – есть ложь. И я молчал.

Языки пламени чернили поленья в камине. Я думал: «Всё стало другим». И не понять: игра это, или всерьёз? Может, вырваться и бежать? Признаться, после встречи с испанцем я долго не находил себе места. Если он прав? Жизнь в тюрьме чужого тела: что хуже этого? А там —вдыхай полной грудью воздух свободы; там – только ты и бушующий океан жизни, в котором ты – конкистадор!

А меж тем слова витали в воздухе.

– Думаем продавать дом…

– За бесценок…

– Ситуация ужасающая…

– Юг подкосила засуха, там голод…

И тут в окне мелькнула тень. Кортес! Я соскользнул с кресла, под снисходительные взгляды джентльменов перебежал гостиную, коснулся обеими руками холодного стекла. Я смотрел на его лицо, измождённое походами, поросшее бородой. На его голове был шлем, на груди лёгкая кираса. Глаза горели пламенем безумия. Он прожигал меня взглядом, требуя следовать за ним. «Протяни руку, – говорил его взгляд, – и вот он: мир твоих грёз!». Мой дух метался, словно в агонии. Я понимал, это последний шанс. Шанс на то, чтобы обмануть судьбу и бежать от обволакивающего уюта дома, который я переставал узнавать, от других, что за улыбками прятали кинжалы сплетен, бежать из мира, где привычка подчинила жизнь, где слабость называется осторожностью и почитается как добродетель. Мы долго смотрели друг на друга. В конце концов, он не выдержал, презрительно сплюнул и исчез в дымной из-за дождя темноте.

«Я конкистадор в панцире железном, я весело преследую звезду…», – шептал я своему отражению, оставляя следы дыхания на стекле. Слёзы обжигали щёки.

Дух же мой вопил: «Я помню тебя! Я помню твои сверкающие доспехи, Кортес! Когда полчища табасков теснили нас в мангровых зарослях, это я подоспел вовремя. Это мой выстрел из аркебузы поверг того, кто уже занёс копьё, чтобы пронзить твоё сердце. На всю жизнь запомнил твой взгляд, благодарный, одобряющий, полный отваги. Он стоил тысяч слов, слышанных мною в сражениях. Это я первым с готовностью отозвался идти с тобой в поход на Теночтитлан. Не было в моей жизни ни дня, чтобы я пожалел о том мгновении, когда обернулся, чтобы проститься со стенами Вера-Крус. То был август 1519 года. В путь меня манило не золото. Жажда открытий – вот, что пульсировало в жилах! Я помню, как ты увещевал нас: „Братья, последуем кресту! Имея веру, сим знаком победим!“. Но если мне суждено нести бремя грехов, моих или чужих, пребывая здесь, в чужом мне месте, в чужом теле и доме, застывшем в тумане безвременья, подобно безлюдному острову, я буду его нести. Потому что это есть величие духа!».

– Несчастный ребёнок, – услышал я за спиной голос одной из дам, – должно быть, он так страдает.

– С рождения он не произнёс ни слова, – говорила другая, – шесть лет мы с мужем ждали хоть какой-нибудь знак, что он слышит нас, но всё напрасно. Врачи говорят, что он слишком глубоко замкнулся в своём мире и едва понимает, что происходит вокруг. Всё, что мы можем дать ему, – нашу любовь, но сейчас… – она начала всхлипывать, кто-то протянул ей платок, – мы вынуждены продавать дом. Всё так неожиданно рухнуло…

– Сын поедет с вами? Он выдержит поездку? Всё-таки это недельное плавание!

– Придётся на время оставить его в интернате при церкви. Ему нужен постоянный уход. Другого выбора нет… На днях у нас был отец Виктор. Говорил, Господь не оставит ни нас, ни малыша.

Слова вновь начали порхать в воздухе, как колибри в малярийных джунглях.

– Всё обойдётся, дорогая…

– Мы будем навещать его…

– Это на время…

– Так будет лучше…

Я вернулся в кресло. У камина никого не было. Наверное, я слишком долго простоял у окна и не заметил, как мужчины разошлись, оставив после себя только скомканные окурки сигар в массивной хрустальной пепельнице. Это игра или всерьёз? Всё стало другим. Так бывает, когда внутри обрывается что-то, оставляя только призрачный след, который пытаешься разглядеть и прочесть всю оставшуюся жизнь.

Я конкистадор в панцире железном,

Я весело преследую звезду.

Я прохожу по пропастям и безднам

И отдыхаю в радостном саду…

Открытка пришла изрядно потрёпанной. Вероятно её, выхваченную без конверта из потока корреспонденции, вертели в руках десятки экспертов, просвечивали, изучали каждый миллиметр под микроскопом, протирали растворами, словом, проводили все ведомые и неведомые опыты, чтобы найти хоть какую-нибудь зацепку. Но уликой она не стала.

Я получил её только потому, что никто из них не раскрыл шифр в единственной строке, выведенной твоим острым почерком: «Москва. Красная площадь. Дождь». Но предупреждение, скрытое в особом сочетании букв, запоздало. К тому времени почти вся группа была схвачена. Я благодарен, что столько лет ты беспокоилась обо мне. Знаю, что твоё сообщение – порыв чувств, а не приказ, ведь отправления не получают те, чей арест – лишь вопрос времени.

Долго не решался предать открытку огню, запоминая четкие изгибы букв, адрес отправителя, должно быть, вымышленный. Я словно слышал твой отчаянный крик: «Спасайся!», пробудивший истёртые льдинами лет воспоминания о мгновении жизни, которое связало нас незримыми нитями. Всё, что было у нас после – браки, друзья, увлечения, даже имена – укладывалось в несколько десятков сшитых под грифом и подлежащих вечному хранению страниц замысла неведомых нам режиссёров. Наша жизнь была прописана и предписана. Настоящие мы были стёрты.

И только одно было у нас. Красная площадь и проливной дождь, под который мы угодили без зонтов, опрометчиво отмахнувшись каждый по своей причине от прогнозов синоптиков. Ты решила, что воскресная площадь – лучшее место для встречи перед моим отъездом. Для меня это было неожиданно, ведь все инструкции я получил накануне в тишине прокуренных кабинетов. Но ты была куратором группы, которую мне предстояло возглавить. И я пришёл. Мы условились разыграть случайную встречу. Сейчас очевидно, что спектакль нужен был тебе, чтобы не вызвать подозрений у тех, кто неустанно следил за нами. Ты хотела быть со мной, но это желание нарушало правило: никаких отношений между нами. Тебя могли отстранить, но ты рисковала, поддавшись, может, впервые, неясным тебе чувствам, нарастающим внутри, подобно стихии.