Надежда Волкова - Я выбираю солнце

– А-а, ученики. Много их было, и никто даже…. Эх, жизнь, какая женщина! А умерла в одиночестве.

Они перешли дорогу и в молчании брели вдоль замёрзшей реки. Стелилась под ноги позёмка, колючий морозный ветер подсвистывал, обдавал холодом лицо, но ни Злата, ни Андрюша не решались попроситься домой. Как обычно, держались за руки и попеременно оглядывались назад, за их спинами папа под локоть вёл бабу Раю. Та долго всхлипывала и вытирала глаза скомканным клетчатым носовым платком. В руке у отца болталась коричневая матерчатая сумка с уже ненужными гостинцами.

После этого случая Злата впервые осознала слово «смерть». В её понимании оно виделось жирной чёрной линией на бумаге, где «до» – это жизнь, а переступив через черту, человек растворяется, исчезает и никогда больше не появляется. С пониманием пришёл страх: так растворились бабуля с дедулей, так может растаять папа, баба Рая, Бабаня, и она смутно подозревала, что и мама, от которой остался только размытый образ да картина Ренуара в Пушкинском музее, также исчезла без следа. Всё чаще спрашивала у отца, когда мама вернётся из командировки, а он всё убедительнее сочинял истории о секретной работе жены. Потом появились невиданные в СССР подарки от мамы – джинсы, комбинезончики, платья, кофточки невообразимо красивых пастельных тонов, мяконькие, приятные к телу. Однажды Злата открыла огромную коробку, а там принцесса в алом, расшитом серебром, бальном наряде. Самая настоящая принцесса и совсем как живая, наклонишь её, а она песенку поёт на незнакомом языке. Хоть особо и не играла с девчачьими игрушками, но резиновое личико с приметными ямочками на пухлых щёчках, локоны и малюсенькие туфельки на каблучке сразили наповал. Из рук такое диво дивное выпускать не хотелось, она и не выпускала. Эта ни в чём неповинная кукла впоследствии приняла на себя главный удар Златкиного внезапного взросления.

В Краснопресненскую художественную школу Злата не поступила, не прошла по конкурсу, сдали документы в обычную. Огорчилась, конечно, но ещё стояло лето с его назойливым комариным звоном деревни, запахом жарко вздыхающей земли и спелой антоновки, а, значит, с Андрюшей. Родители его приехали в отпуск и на толкучке купили подержанный велосипед «взрослик». Дети на пару без устали гоняли вверх-вниз по грунтовой улице, учились кататься, периодически заваливаясь то в жирную пыльную лебеду у магазина, то в высокую полынь у озера. Только и успевала Бабаня замазывать зелёнкой ободранные локти и коленки, да ворчала:

– Чумовые, от чумовые, что дети, что родители! Купили баловство мне на беду, того и гляди шею свернут.

Сворачивать себе они ничего не собирались. С утра отрабатывали повинность на огороде, продёргивали морковку, пололи грядки. Злата непременно тянула время, ждала – Андрюша закончит свою и на корточках поползёт навстречу. Потом седлали велик и вскачь пускались по деревенским колдобинам, до синяков отбивая попы. С визгом уносили ноги и колёса от заливающихся вслед дворняг или шипящих длинношеих гусаков. К вечеру отмытые и отъетые залезали на полати.

На кухне собирались местные певуньи, выпивали домашней наливочки и душевно затягивали глубокими голосами:

– И тако-ой на небе ме-есяц

Хоть иголки подбира-ай….

Под эту колыбельную Злата с Андрюшей шептались, пока язык ворочался, и обессиленные проваливались в сон. Лёгкий ветерок от распахнутого настежь окна тормошил льняные шторки, поддувал ночной прохладой, наполняя бескрайним счастьем цветные детские сны.

Во время летнего балбесничанья желание рисовать вылетало напрочь, а вместе с ним и наработанные в школьном кружке навыки. Иногда она порывалась что-то начать, но, кроме как разложиться во дворе с художественными причиндалами, ничего не получалось. То коза отвязалась, то куры пролезли через дырку в сетке-рабице, то невесть откуда прилетела бабочка с таинственным названием махаон. Вот её-то как раз очень хочется нарисовать, но для этого нужно сначала поймать. Пока ловили, нашли первые покрасневшие помидоры, а они так и просятся, чтобы их оборвали и съели. Бесконечная каникулярная круговерть кипела, неслась во весь опор, уйма деревенских забот не оставляла времени на любимое занятие.

К тому же, в десять лет у Андрюши проснулся лекарский дар. С чего вдруг сия божья милость спустилась на него – неизвестно, в роду к медицине близко никто не подходил и даже не дышал в её сторону. Если только в городскую аптеку зайти, да медичка Настасья рыхлое ангинное горло посмотрит.

В школьной библиотеке ему случайно попалась на глаза книга «Справочник врача скорой и неотложной помощи». Невзрачная, в белом переплёте, с хрустящими ещё страницами. По всей вероятности, сроду никому не нужная, а вот Андрюше понадобилась позарез. Открыл однажды и утонул в плюснах, предплюснах, переломах и ушибах. Принялся лечить всех подряд – обеих бабок, кошек, собак, птиц, Злату. Она и стала его первым анатомическим манекеном и тренажёром для отработки наложения повязок. Все бинты в обоих домах поизвёл, то руку сестрёнке до плеча замотает, то ногу упакует по самый пах. Бабаня в первый раз как увидела на Злате белый марлевый чулок, чуть в обморок не сползла. Покачнулась и тяжело присела на табуретку, бессильно свесив руки с болтающейся поварёшкой.

– Чтой-то с тобой? – только и смогла продавить, с ужасом глядя на ковыляющую на несгибаемой ноге внучку.

– Андрюша двойной перелом зафсик… засикфи… р-ровал.

– К-какой перелом?

– Двой-ной! Бедра и колена… коленастопа, вот.

– А ну, иди сюда.

Бабаня потянула её за руку, поварёшка накренилась и бордово-масляный шлепок впечатался в домотканую дорожку, мгновенно расползаясь в тёмное пятно.

– Ба, ну как маленькая! Аккуратно надо, не руки, а крюки, – укоризненно покачала головой Злата, в точности передавая бабкины слова и манеру разговора, и распорядилась: – Компотику нам и печеньица, руку ещё лечить будем.

– До инфаркта доведёте со своими хворобами, – утомлённо вздохнула Бабаня, подбирая с пола ошмётки варёной капусты. – Никакого печеньица, доктора своего зови, обедать будем.

С животными сложнее. Соседский кот с обмороженными ушами повадился женихаться к Муське. Гроза окрестных кошаков, разбойник этот бросался в драку с потенциальными ухажёрами, отстаивая право на лапу и сердце зазнобы. Частенько рычащий и визжащий клубок катался в Бабанином дворе, котяра в кровь бился, бывало и сам огребал, но к пятнистой возлюбленной не подпускал никого. После недавней отчаянной стычки хромал на заднюю ногу, однако регулярно выныривал между потемневшими штакетинами забора. Его-то дети и поджидали, чтобы исцелить. Место засады облюбовали в зарослях величественной мальвы. Полдня отсидели среди выброшенных стрел с лиловыми, розовыми и белыми розетками. Обрывали цветы, слюнявили лепестки, клеили их на нос, на лоб, от запыленных шершавых листьев голые руки и ноги чесались нестерпимо, да и солнце жарило так, хоть блины на макушках пеки. Но пациента подкараулили и со всего маху накрыли старой Бабаниной курткой. Кот оказался бывалым, лечиться не хотел ни в какую, благим матом орал, брыкался, норовил улизнуть от медицинских процедур, но Андрюша крепко прижимал его к себе, а куртка и не такое на своём веку повидала.