Дмитрий Вельяминов - Запрети меня

Мы прошли к стене Цоя. Выглядело это грязно, большинство местных панков были похожи на бичей. Мы встали напротив и просто смотрели на них, а они хотя и косились на нас, но приближаться никто не стал. Иногда к ним подваливали группы с гитарами по пять-шесть человек, тоже смотрели на нас, затем они высчитывали новую партию мелочи, допивали новую бутылку «Очаково» и уходили. Приходили новые, мы уже давненько сидели на корточках и смеялись над панками. Насти там не было. Наверное, это уже не модно – тусить в этом месте, раз ее тут нет, решили мы, но просидели еще около часа на всякий случай, хотя было уже десять. У Гоши осталась одна сигарета, мы выкурили ее на двоих. Пора было уходить, решили мы, в этот момент к нам подошла девушка с грязными волосами, которая терлась тут с самого начала. На ней были черные дудочки в булавках, балахон с принтом «Гражданская оборона» и туристический рюкзак.

– Привет, я Ксюша! Вы смелые, раз тут целый вечер сидите… Сегодня ваших тут нет.

– Настю знаешь? Такая черненькая, в кэнголе ходит? – спросил я.

– А-а… на чем она торчит?

– Ты о чем?

– Что она употребляет?

– Я не знаю.

– Она из ваших, любит национал-социализм?

– Нет.

– Просто Настя? Кликуха какая?

– Не знаю. Она красивая.

– Красивая… а ты в этом много понимаешь? – спросила меня девушка. – А твой друг почему молчит, он тоже из любви к красоте так стремно выглядит?

– Ладно, забей просто.

– Хотите покурить крымские бошки?

– Давай, – сказал я.

Гоша кивнул и сплюнул так, словно бошки он курит каждый день, хотя в нашем районе продавалась только химка и героин для тех, кто постарше. Мы же иногда пили пиво, хотя кто-то предпочитал закидывать в него димедрол или кодеин. Гоша однажды курил химку, это закончилось плохо – он побелел, его тошнило, до дома его довела сестра, там он основательно выхватил от Моряка – старшего брата. И выхватил он в лучших традициях военно-морского флота: сотня приседаний сопровождалась пинками и пощечинами. Собственно, в момент этой экзекуции способность сидеть сейчас на кортах. Он не любил про это вспоминать, это любила вспоминать его сестра.

– Ну что, тогда гоу в Кривоколенный, – сказала Ксюша.

В Кривоколенном переулке мы вошли в подъезд четырехэтажного особняка, было темно. Через дорогу стоял дом в шесть этажей, и мы оказались в его тени, свет в подъезде отсутствовал.

– Меня Ксюша зовут, как я уже говорила. Ведите себя тихо.

Затем щелкнула зажигалка, Ксюша подожгла гипертрофированных размеров папиросу, вставила ее в рот и приблизилась ко мне. Оттуда, как из трубы крейсера, валил дым, который сразу обжег горло. Я не знал, сколько нужно втягивать, и втягивал жестко. Затем она проделала то же самое с Гошей. Я не выдержал и выпустил дым, пытаясь понять этот резкий вкус. Ксюша затянулась сама и снова передала мне косяк. Огонек еще некоторое время ходил из рук в руки. Пока мне не захотелось присесть, Гоша и Ксюша курили без меня. Я понял этот вкус, когда он меня уже накрыл, грудью, внутри груди, он остается там.

Тело отяжелело, веки словно наполнились кровью, в ногах зазвенели мурашки, затем они побежали вверх, когда они пришли в голову, я уже видел каждую отдельную фазу движения. Я видел, как замирает дым, чувствовал, как вращается дом, я, Ксюша и Гоша. Планета хотела нас прокатить, и мы катились так, словно ничего не происходит, но это происходило. Мы пытались занять более устойчивое положение, курили сигареты, опирались о перила, чтобы случайно не соскользнуть, не слететь с поверхности. И над нашим подъездом уже светила Новая Луна. Именно тогда я понял не в теории, а сугубо практически: все, что происходит там, наверху, не световое шоу, не солнце летает вокруг нас от нечего делать – это вращаемся мы. Если перекурить бошек, это можно прочувствовать.

Некоторое время я сидел на ступеньках, затем уперся головой в стену и услышал вибрации уставшего дома, звуки жизни в квартирах.

– Где мои ключи, блядь? – кричал кто-то за стеной.

Я слышал молчание подвала. И то, что еще ниже, под слоем земли, кипение лавы, звучание преисподней. Стон абсолютной темноты доходил до стены дома легкой дрожью, неразличимой слухом, но явственной для той области груди, которую обжег дым.

– Сука, где эти долбаные ключи? – звучала увертюра к бытовому скандалу.

Звуки ругани нарастали и становились грубее, но вибрация лавы звучала опаснее, куда более зловеще, это она основной мотив, который подхватывают эти несчастные:

– Слышишь ты, алкоголичка, блядь, где мои ключи?

В замершем ночном городе звуки отчетливы, это вибрировал ад, так звучали его певцы. Я начал поддаваться ему, меня охватывало волнение, я утратил ощущение полета, затем отклонился обратно, и мы полетели снова. В этот момент я понял, как важно не терять этого ощущения – когда я злился, мир всегда словно вставал на месте, и главная мелодия звучала откуда-то из его недр. Во мне просыпалось что-то животное, я подхватывал эту мелодию и тоже становился певцом ада. Когда я бил людей велосипедной цепью у метро «Пражская», мне казалось, что мы больше не летим и солнце не встанет, пока я не выбью из них все дерьмо, вроде их красно-белых цветов московского «Спартака». Но солнце всегда вставало: без жертвоприношений, и вместе с ними, и даже тогда, когда в жертву приносили меня.

Наверное, в тот вечер я стал чуть сдержанней. Именно после него я все чаще стал замечать в себе сомнение перед тем, как ударить, и почти совсем перестал бить первым.

Гоша окликнул меня:

– Брат, ты висишь.

Ксюша засмеялась.

– Вам, наверное, пора, иначе вы не успеете на метро, – заботливо сказала она.

Мы вышли на улицу и попрощались с ней в конце переулка, она исчезла. Затем мы снова вышли на брусчатку, но это был уже другой Арбат. Пара пьяных проституток, двое байкеров безуспешно заводили мотоцикл у бара, несколько панков спали у памятника принцессе Турандот вповалку, словно убитые в братской могиле. Мимо нас прошел пожилой мужчина в изящной шляпе цвета кофе с молоком и пальто, как у Коломбо, немного прихрамывая и опираясь на трость, но походка его оставалась легка. Он почтительно кивнул нам и с улыбкой проводил взглядом, так, словно мы давние знакомые. Пьяницы периодически орали, различный подозрительный люд мельтешил в арках, несколько баров еще работали, в витринах сидели скучающие красотки с подвыпившими бандитами. Стройная девушка в Versace бесстрашно выгуливала пуделя. Я смотрел на нее – это была ожившая дама треф из моей колоды. Она виляла жопой именно так, как я себе это представлял. На высоких каблуках ей тоже было не просто удержаться на планете, к тому же она двигалась не слишком ровно, словно в легком опьянении.