Виктор Верин - Русский легион

Но перед поездкой на Кавказ, мне предстояло как-то решить вопрос по основному месту работы. Совсем порвать с легальным миром я не решался. Поэтому я предполагал по-возвращению в свой провинциальный городок, попросить у начальства предоставить мне очередной отпуск, а если не получится, то придумать причину для отпуска за свой счет.

Но выдумывать ничего не пришлось. Едва я вошел в кабинет главного редактора, он поинтересовался:

– В санаторий поедешь? Есть горящая путёвка в Железноводск…

Ну, так что это, дорогой Читатель? Стечение обстоятельств? Случай? Или судьба?..

Зачем эти записки? Никак не для того, чтобы произвести впечатление на случайного читателя подробным описанием ужасов войны. Это многократно сделано до меня, хотя, вряд ли нужно с кем-то делиться знаниями, приобретенными убийцей. Как бы не называли тех, кто убивает, какими бы причинами не пытались оправдать убийство, но факт его совершения останется фактом, и ничего хорошего, ничего, чем можно было бы гордиться, нет и не может быть во всем этом… Куда важнее и интереснее мне представляется возможность рассмотреть те изменения, которые происходят в душе человека, попадающего в различные жизненные ситуации на пути к намеченной цели, в моей душе. И как меняется оценка цели по мере приближения к ней. Записки мои изначально были случайны, некоторые сразу же уничтожались, некоторые терялись. Потом мне захотелось для самого себя запечатлеть в рукописном слове образы тех замечательных людей, которые встречались на моем пути и предостеречь кого-либо от тех, кто за красочным многословием скрывает человеконенавистническую сущность свою. Порой мне казалось, что я вплотную приблизился к познанию истины, к понятию справедливости, и что я просто обязан поделиться подобным открытием со всеми. Но делая очередной шаг, я находил новые сомнения, а конечная цель моих исканий отдалялась, появлялись в ней новые очертания. Порой цель раздваивалась, и я в нерешительности замирал на месте. Куда идти? Зачем? Почему мой путь еще не прерван? Что мне предстоит еще совершить? Не заблуждаюсь ли я в том, что существует какое-то предназначение для меня? Не впал ли я из одной крайности в другую? Имел ли я право остаться жить? Пытаясь найти ответы на все эти вопросы, я доставал уцелевшие путевые записки своих похождений и старался как-то их систематизировать, восстановить утраченные фрагменты, разбудив воспоминаниями память…

Представитель Легиона встретил меня на станции Биштау и отвез в горы на так называемый Перевал, где формировались отряды легионеров. Я сдал все имеющиеся у меня документы (по ним кто-то будет устроен в санаторий) и стал никем. Если меня убьют, то мой труп опознать будет очень сложно.

Перевал представлял собой бывший пионерлагерь. Здесь нас переодели, накормили, вооружили, разбили по группам. Утром следующего дня каждая группа ушла по своему маршруту. После полудня я встретился с Жекой Рогом.

Мы работали там, где федеральные войска и представители МВД изображали «хорошую мину при плохой игре». Нас не касались условности писанных законов. Мы жили по неписанным законам современной войны. Часто о наших действиях писали в газетах, как о разборках между отдельными бандами боевиков. Хотя, с первых же дней пребывания в отряде Легиона, у меня сложилось такое впечатление, что о нас знали и те, и другие.

Одной из первых акций был отстрел участников теракта во Владикавказе. Я так и не знаю, от кого мы получали наводку, но основную часть боевиков мы накрыли во время перехода в горах. Пленных не брали. Переговоров не вели. Остальных вылавливали по городским квартирам, в кишлаках и аулах. Навсегда останутся впечатления от первого соприкосновения с тяжелораненым городом. Казалось, что трущобы городской бедноты поглотили превилегерованный центр, содрав косметический глянец с фасадов домов, разбив или запачкав стекла в многочисленных окнах-очках, исковеркав модные оправы витрин и вывесок, уничтожив ароматы дорогого парфюма подвальным запахом и гарью горелой резины. В жирных лужах плавали обломки мебели, какие-то тряпки… И для оставшихся в городе обитателей бывших комфортабельных кварталов все это было уже обычным. Люди привыкли к военному быту, не пытаясь его изменить, приспособились к нему. Большинство нормальных здоровых людей приспособились к тем тяжким условиям существования, которые возникли по вине кучки психически больных бездельников, возомнивших себя вершителями человеческих судеб. В который уж раз история повторяется – паны дерутся, а у холопов чубы летят.

Нам не нужны были постановления суда ни в отношении чеченцев, ни в отношении русских. Когда нам попался каптер из контрактников, торгующий боеприпасами и обмундированием, Жека предложил ему на выбор – застрелиться или драться на ножах с любым из легионеров на том условии, что если победит, то его отпустят. И этот придурок почему-то выбрал меня. То ли потому, что я был самый худой среди легионеров, то ли потому, что не обращал на него никакого внимания.

– Жека, тебе делать нечего – гладиаторские бои устраиваешь? – возмутился я.– Давай просто сдадим его контрактникам. Пусть сами с ним разбираются. Думаю, что мало ему не покажется.

– Серж, не подводи меня. Я же пообещал. Пусть и такой мрази, но все же… А ты разомнешься. Дёрнешь лишний раз судьбу за хвост. Я же вижу – ты скучаешь. Избавь мир от этого паразита, и тебе сразу станет легче.

Боже мой! Я ведь этого совсем не хотел. Да, мужик – вор. Причем, воровал у своих же боевых товарищей. Пока они рисковали жизнями, он за их спинами накапливал капитал, сбрасывал жене в Орловскую область деньги, шмотки… Мародёрствовал, наезжал на чеченских стариков и женщин, отбирая порой последнее. Ему не место на Кавказе, но убить его? Конечно, где бы такой подлец не оказался, он всегда окажется подлецом. И ведь он никого не жалеет. Почему я должен его жалеть? Потому, что у него жена и ребенок? Но тогда нужно прощать всех убийц, у которых есть семьи… Нет, это не повод, чтобы сохранить ему жизнь. К тому же, он выбрал меня себе в жертву. Убив меня, он надеется получить свободу. И после этого я его жалею? Еще непонятно, кто кого должен жалеть. Может быть, он на ножах дерется очень даже здорово в отличие от меня. Мне не приходилось заниматься подобными делами уже более десяти лет, как минимум. Ну, Жека, спасибо, удружил!

– Давай, давай, Серж, закаляйся. Реальный спарринг. Кто кого. Ставки максимальные.

По началу, я все еще надеялся обезоружить его и на правах победителя убедить Женьку передать пленного федералам с доказательствами мародёрства и торговли армейским имуществом, но сразу же подвергся такому стремительному нападению, что для размышлений времени не осталось. Мозг мой, на какое-то время отключился, уступив место инстинктам. Я очнулся только когда почувствовал как из-под моих рук в конвульсиях покидала человеческое тело жизнь. Мой нож торчал в его шее… Штык-нож… И было такое ощущение, что через рукоятку ножа вошла в меня энергия убитого. Дрожь прошила каждую мышцу, сжимая их как перед броском. Мгновения оказалось достаточно, чтобы вернулось то, из-за чего я в свое время ушёл из милиции – уверенность в необходимости поступать с подлецами, ворами, бандитами и прочими подонками только так, как я только что разделался с каптером, уверенность в моем праве на убийство ради установления справедливости переполнила моё сознание. Хотелось насилия, расправы, торжества победы над теми, кто был уверен в своей безнаказанности, воруя, обманывая, калеча и лишая жизни невинных, беззащитных, слабых, доверчивых… Сгусток энергии вырвался из меня нечленораздельным стоном. Два легионера попытались оторвать меня от трупа, но я разбросал их, не прилагая ни малейших усилий. Те бросились было наказать меня за такую грубость, но Жека остановил их.