Евгений Лучинкин - Сказы Капкыдадыча

– Чё те?

Ефим Трофимович сглотнул сухой комок в горле и проговорил с нервной хрипотцой:

– Пойдём-ка, паря, потолкуем. Не будем понапрасну мешать труженицам села… вечерять.

Уже не прощаясь, Ефим Трофимович покинул ненавистный ему дом. Валька Федотов с неохотой накинул полушубок, вышел следом.

– Ну, чё те? Никак на разборки позвал?

Ефим Трофимович подавил в себе свербевшее внутри раздражение.

– Ты, коли имеешь како-нибудь оружие, бери, и айда со мной, по дороге скажу.

Валька хмыкнул.

– Эвон чо! Я тебе што – шестёрка? Канай отсель, старичок, а то огорчу чем-нибудь тяжёлым.

Трофимович вздохнул.

– Не гунди, пацан, слышь, как собаки заходятся?

Валька было рыпнулся, но собачий вой донимал его уже второй день. С самой зоны их хвостатое племя он ненавидел всем своим гнилым нутром. Первое, что сделал, когда вернулся с зоны – удавил дворовую шавку матери.

– Ну, базарь, дедок. Если толково изложишь, уйдёшь отсюда целым.

– Чужак-то наш, Валя, не простой оказался… Гость у него оч-чень странный. Надо их обоих, голубчиков, успеть прищучить.

– Чё ты на него катишь? Никак срубить хочешь, что тот тя на толковище подсидел?

– Ты, Валя, свои зэковские замашки засунь куда подальше. Я таких героев за жизнь вдоволь насмотрелся. Если кишка тонка, так и скажи. Время дорого.

Валька снова рыпнулся, но очередная волна совершенно дикого собачьего воя заставила его остановиться.

– Ладно, дедок, пойдём, пощупаем твоего фраерка.

У столбушки ворот Ефим Трофимович подобрал своё старое охотничье ружьё и под ироничным взглядом Вальки спрятал его за полу.

– О, дедок, да ты без балды на разборки собрался. Ща-ас, верняк, всех замочим… при таких-то двух стволах.

Возле приземистой избёнки Никитина они остановились. Тускло светящиеся оконца были наглухо задёрнуты занавесками. Изнутри никаких звуков не доносилось.

Ефим Трофимович сдвинул ушанку набок и прислушался. Валька Федотов, несколько растерявший свой гонор по дороге, осторожно спросил:

– Ну, чего там?

– Чево, чево? Сам посмотри.

Старик вынул ружьё и двинул к воротам.

– Подожди-ка, дед, тут вот щелка есть. Дай я сперва посмотрю, партизанить потом будешь.

Пока Валька вглядывался сквозь найденную щелку в занавеске, Ефим Трофимович попробовал открыть калитку, но та была чем-то подпёрта со стороны двора. Краем глаза он заметил, как Федотов резко отпрянул от оконца и на корячках начал отползать от избы.

– Ты чо, Валёк, а?

Но тот сноровисто развернулся, и, уже не оглядываясь, кинулся прочь. Ефим Трофимович бросился следом. Федотова он нагнал уже возле его дома. Парень находился в невменяемом состоянии: глаза бегали, рот кривило от неконтролируемых судорог.

– Стый, слышь, оглоед, стый! Да куда ты, заполошный? Нешто в таком состоянии на глаза людям покажешься?

Но Валька ничего не соображал. Ефим Трофимович ухватил его за шиворот и силком потащил за собой.

– Во-от, а ты боялся.

После нескольких глотков самогона Вальке немного полегчало, и, хотя зубы выстукивали о края стакана неровные ритмы, в глазах появилась осмысленность.

– Ш-ш-то это было?!!

– А чё разглядел-то?

Вальку передёрнуло.

– Да морду… волчью, бля!

Ефим Трофимович усмехнулся.

– И-и, паря, а ты с кондачка хотел разобраться. Толковал же тебе: дело тут тёмное.

Валька отдышался и замотал головой, словно она у него отвязалась.

– Дак, Троф-фим-мыч, а чё ж волк-то… у эт-того хмыря… в избе…

Ефим Трофимович пожал плечами.

– Того не ведаю, Валёк. Я, как собаки-то завыли, выбежал на улицу и сразу к Никитинскому дому двинул… Там их и застал.

Федотов недоумённо уставился на старика.

– Кого “их”?

– Да Никитина с энтим самым волком. Здоровенный, знашь, такой. Будто телок.

Вальку вновь передёрнуло.

– Да-а, морда на меня выскочила… Думал, показалось.

Ефим Трофимович отобрал у потянувшегося к бутылке сотоварища стакан.

– Ты погоди, надоть дело до конца довести.

– Какое дело, какое дело?! Ты што, хочешь со своею пукалкой этава волка завалить? Не смеши. Тут пару карабинов надо, не меньше. А так нечего и соваться.

– А я думал, у тебя что…

– Думал, думал… Индюк тоже думал. В селе один карабин был, да и тот председатель этому Никитину хотел отоварить…

Валька от мелькнувшей у него неожиданной мысли даже забыл обидеться на Ефимыча за отнятый самогон.

– Слушай, дед, а как же этот фраер с волком-то закорешился?

Ефим Трофимович поднял указательный палец кверху и многозначительно проговорил:

– Во-от, Валя, тут-та весь фикус и зарыт. Не иначе энто волколак.

– Кто-о-о?

– Волколак… оборотень!

“Чего ты взбеленился?”

Волк неотрывно смотрел в окошко.

“Там люди”.

“Да какие в такую пору люди? Может, пьяный прошёл”.

Волк втянул в себя воздух и отошёл к печке.

“Не пьяные”.

Василий Никитин приводил в порядок карабин и с безмятежным спокойствием совершенно уверенного в себе человека смазывал затвор.

“Пока собаки не угомонятся, на улице делать нечего”.

Волк зевнул.

“Они не успокоятся”.

“Ничего, Коля, устанут пасть рвать, успокоятся. Шавки – они и есть шавки”.

Ближе к полночи волк снова потянул носом.

“Тебе лучше спать лечь”.

Василий в ответ зыркнул в его сторону с нескрываемым пренебрежением.

“А ты мне не указывай. Если б тебя, шалопая, здесь не разыскал, то через неделю-другую какой-нибудь хмырь подстрелил бы или подранил…”

“Не мог я больше среди людей”.

“А сам-то ты кто? А, Коленька? Никак себя уже в волки записал? Ты, братец, ежели около людей не ужился, то и в лесу чужим будешь”.

Волк тяжело вздохнул всем своим огромным телом и смежил веки.

“Эхх, Вася, в волчьей шкуре совсем по другому жизнь ощущаешь… Свобода, что ли? Но полная! Без всяких придумок. Словно у меня две жизни или крылья. В школе про эволюцию рассказывали, что человек – венец природы. А по мне ничего лучше нет, чем волком быть. И обратно перекидываться совсем не хочется”.

Василий досадливо качнул головой.

“Да-а… Дура ты! Что есть, полная дура. Батя же говорил, что не надо без нужды оборачиваться. Волком проще быть, оттого наша пугливая натура просит евоной свободы. Человек и есть “венец”, только горки, на которые он взбирается, такие крутые, что взобраться на них не каждому даётся. И все, кто, подобно тебе, со своей дороги сворачивает, становятся бездушными… демонами. Ты вот сколько времени в шкуру влезаешь?”

“Сейчас дня три, а раньше неделю уходило, после приходилось где-нибудь отлёживаться”.

“Во-от, Коленька, дальше ещё быстрей будет, только в человека возвращаться станет всё трудней и трудней… Пока вовсе не расхочется. То, что Надя от тебя ушла, ещё не повод мир охаивать. С таким характером много горького нужно испить, чтобы людьми не хворать… А Надя, как узнала, что ты пропал, так от меня не выходила. Всё у телефона сидела, ждала, что из милиции позвонят”.