Евгений Лучинкин - Сказы Капкыдадыча

– Н-нет, баба Поля, с чего Вы взяли-то?

Баба Поля вздохнула.

– Да с тебя, родимая, взять-то пока нечего, ты одно сплошное недоразумение.

Ужас сменился недоумением. Любочка настолько привыкла к молчанию и незаметности хозяйки, что на миг забыла о происшедшем.

– Да с чего Вы взяли, баба Поля!? Глупости это!

– А чего ж тогда слёзы-то тебя не спрашивают? Ты, девонька, не хорохорься, у таких, как ты, завсегда один конец бывает. Я в токсикологии почитай с пятнадцать годов санитаркой отработала, навидалась всякого.

Любку захлестнуло возмущение. Никому она не дозволяла, чтобы её кто-то брался учить. Но баба Поля вдруг по-особенному посмотрела ей прямо в глаза, и внятно проговорила:

– Долгонько я ждала этого момента. Думала, уж не успею. Всё к этому сводилось. Да, видно, ты от своей судьбы тоже не уйдёшь.

– О чём это Вы?

У Любки возмущения как не бывало. Теперь изнутри всколыхнулся страх, да такой, что она была готова выпрыгнуть в окно.

“Может, бабка сбрендила?”

Словно прочитав её мысли, баба Поля с улыбкой ответила:

– Смотрю на тебя и себя вспоминаю. Так же вот от страха тряслась, тётку свою за сумасшедшую принимала… Ты хоть знаешь, почему мать твоя из деревни уехала?

Любка надула губы.

– Чо, с мамкой списались?

Но баба Поля на грубость внимания не обратила.

– Не дури, девонька. Матушка твоя обо мне и не ведает, но я о ней знаю всё. Так ты помнишь, почему тебя маленькой из родной деревни увезли?

Любка пожала плечами.

– А чо? Наверное, лучшей жизни захотели с папашкой, вот и смылись с колхозных полей.

– Эка ты о своих родителях! Да нет, голубушка, уехали они спешно, в ночь. Даже вещей с собой не взяли.

Любка непонимающе нахмурилась.

– Чо это они вдруг?

– А ты бабушку свою, Пелагею Даниловну, помнишь?

– Да нет, о ней никто у нас не говорил. Я пару раз спрашивала, но мать сразу замыкалась, клещами из неё не вытянешь. А мне оно надо?

До Любки вдруг дошло.

– А про бабку-то вам откуда известно?

Баба Поля смиренно положила руки на колени, и ласково поглядела в лицо своей жилицы, вконец распухшее от горючих слёз.

– Оттуда, Любушка, оттуда. Говорю же, время пришло. Пора мне тебе Линию передавать.

– Какую такую “линию”?

– Была твоя бабушка, Пелагея Даниловна, женщиной необыкновенной, владела ключами к самым истокам знахарства и ведовства. До сих пор не знаю ей равных. Матушка твоя по отцовской линии уродилась, и для Передачи не годилась. А ты плоть от плоти корень древний, волховской, который сама природа уберегла от напасти.

– Дак она чего, колдуньей была?

Баба Поля кивнула.

– И колдуньей тоже. Матушка твоя насмотрелась на её мытарства среди нормальных людей, воспротивилась Предначертанному. Как Пелагея Даниловна заумирала, то мать тебя сначала прятала у знакомых в деревне. Но ты шустрая уже была, всё к бабушке норовила вернуться. А когда твоя матушка пришла к ней, чтобы навсегда запретить вам встречаться, ей и услышалось: от Предначертанного не уйдёшь, куда бы не решил от него спрятаться.

В тот же день они с твоим отцом собрались и уехали от греха. Но, как видишь, Линия тебя всё одно к себе призвала.

Любка смутно помнила этот период детства, но бабе Поле почему-то поверила.

– Это что же, мне ведьмой надо стать?

– Не-ет, девонька, стать ведуньей невозможно, для этого ею надобно родиться.

Любка пришла в себя и решила встрепенуться.

– А если я не захочу!?

– Так никто тебя неволить не будет. Можешь хоть сию минуту к прежней жизни возвращаться.

Любка вздрогнула всем телом, вспомнив о своём решении отравиться, а ещё пуще о постылых связях с нелюбимыми мужиками, да подобными ей самой вертихвостками.

– Ты пока, голубушка, думаешь, я покажу тебе одну вещь. Накидывай плащ, и пойдём со мной, здесь недалече.

Они прошли несколько кварталов по ночному городу и подошли к огромному зданию больницы. В приёмном отделении вахтёрша, увидев поздних посетителей, начала ворчать, но тут же признала знакомую.

– Чего это ты, Захаровна, ни свет – ни заря шастаешь, неужто по работе соскучилась?

Баба Поля отшутилась, но тут же серьёзно добавила:

– Да вот племяннице её будущую работу хочу показать.

Вахтёрша с пониманием закивала.

– Это хорошее дело. Нынче молодых на тяжёлую работу калачём не заманишь. Ступайте с богом. Сёдня как раз Игорь Моисеич дежурный.

В токсикологическом отделении на Любочку пахнуло густым, насыщенным запахом лекарств и ещё чего-то неопределённого, но при этом пугающего.

– В токсикологию, девонька, поступают все отравленники. Вот тут палата, где людям, у которых почки плохо работают, аппаратом помогают кровь очищать. В этой, я смотрю, нынче угорельцев поместили. Кровь у них необыкновенная, почерневшая.

Любочку действительно замутило, она вся покрылась липкой испариной.

– Пойдём-ка отсюда, а то сомлеешь раньше времени.

Баба Поля ввела её в большую просторную палату с зарешечёнными окнами, где лежали преимущественно женщины.

– Вот, моя хорошая, сюда бы ты угодила, если бы уксуса попробовала.

Любочка поначалу ничего особенного в пациентах не заметила. Но вдруг ближняя к ней девица как-то странно кхекнула и из неё исторглось не то хрипенье, не то рычание издыхающего зверя. Любку всю обдало холодом, рот у неё сам по себе открылся, а душа сжалась, словно от удара.

– Ой, что это?

Баба Поля положила руку на лоб страдалицы и тихо проговорила:

– Всё нутро она себе сожгла, вот чего. Теперь всю жизнь эта красавица будет маяться. Умереть не умерла, но порешилась до инвалидности.

В уголках губ отравленницы запузырилась розовая пена. Любка заворожено уставилась в её отрешённое лицо, не в силах оторвать взгляда, и едва слышно прошептала:

– Согласная я.

Дома они сели за стол. Спина у Любочки выпрямилась, словно там образовался кол. Весь её облик обрёл несвойственную серьёзность, а в глазах засветилась ясная решимость.

– Чего делать-то нужно, баб Поля?

– Раздевайся-ка, девонька, пойдём, я тебя обмою.

В ванной баба Поля долго поливала на неё травными настоями, что-то при этом нашёптывая и ласково бормоча. Местами Любочка разбирала отдельные слова, но смысла не понимала.

– Уйдя, уйдя пако жесь… Света огнь в нутре зажесть… Двои стань одно навек… Чело чадо врат распесь…

Любочка не заметила, как уснула. А пробудилась от толчка. За окном уже стоял день. Первое, что она обнаружила, это непривычные ощущения: никогда ещё Любочка не чувствовала такой цельности во всём своём существе. Что-то удивительное произошло, пока она спала. Сами сны не помнились, но чем-то глубинным Любка явственно различала картины неведомого, но такого реального и прекрасного, что всё привычное окружение теперь казалось только тенью в сравнении с этим.