Алла Лупачева - Закон парных случаев

Само Время после развода стало идти «по другим часам». Маша все никак не могла привыкнуть, что никто не смотрит ей в спину, не спрашивает, куда она идет, не «ревнует» ее к яркой клетчатой юбке и не упрекает, что она кому-то «не так» улыбнулась. А еще – что ночью можно спать, а не решать философские проблемы, почему так несправедливо устроен мир и почему женщинам нравится, когда мужчины на них смотрят… Казалось бы, оковы спали… Но ощущения свободы не появилось. Она знала, чувствовала, что Андрей все время где-то рядом. Он – ее судия, будет неотступно следить за ней, преследовать ее даже в мыслях, и избавиться от этого давления ей не удастся никогда. Он не захочет отпустить ее до самой смерти. Он – однолюб, он всегда твердил ей об этом, а она не верила. Ему нужна вся ее любовь, все ее внимание, вся ее жизнь, полное растворение в нем…

Маше казалось, что теперь она сможет, наконец, жить и дышать свободно, но чувство плена ее не покидало. Словно острая боль в сломанном ребре, оно не позволяло ей вдохнуть глубоко и свободно, вынуждая задерживать дыхание и прижимать ладонь к больному месту. Спустя месяца три или четыре, боль притупилась, но, как постоянно ноющий зуб, все еще не давала заснуть. Маша погрузилась в какое-то тупое безвременье между болезненным вчера и смутным завтра, перебираясь через ночь, как сомнамбула.

Бывшие друзья, до которых доходили слухи о разводе, не верили. «Чтобы Ромео и Джульетта, которые не могли жить друг без друга… Да, он был не такой, как все… Но и Маша – тоже особенная! Как это «просто разошлись»? Этого не может быть…» После столь долгого перерыва кое-кто из Машиных друзей снова начал звонить, робко расспрашивать, что произошло. Но она отмалчивалась, прося маму отвечать, что её нет дома. Зачем объяснять? Все поняли, что Маша говорить на эту тему не хочет, а на другие – пока не может. И обиженный телефон надолго замолчал.

Наступавший день становился для нее днем «пустоты» – без звуков, без красок, без эмоций. Однообразие дней словно высасывало из нее последние силы. Ничего не хотелось. Звонили подруги, но их сочувствие только раздражало. Что они хотели услышать от нее, если она сама не понимала, что им сказать и зачем все это было!

Часы, действительно, ползли. А она все еще была не в состоянии увидеть голубое небо, солнце, улыбнуться людям, пошутить, посмеяться. Жить! Теперь у нее была и свобода, и любимое платье, а праздников как не было, так и нет. В жизни – разлад, и идти в этом платье некуда. Ей стало особенно тоскливо и обидно, что столько друзей безвозвратно потеряно. Ведь не скажешь, как в детстве – «примите меня обратно». Разошлись дорожки. Какая-то душевная струнка оборвалась. Даже Германа, такого верного друга, она и то отлучила. Вот и потеряла. Как мудро заметила одна ее очень немногословная знакомая-мексиканка: «Друзья – как цветочки. За ними надо ухаживать, вовремя поливать. Вот и держу я только кактусы».

Ее жизнь была так плотно и беспросветно поделена между работой, детсадом, ребенком, домом и магазинами, что не оставалось ни минутки времени даже на один «кактус». Появлялись только какие-то мимолетные приятельницы, друзья по несчастью, то есть по стоянию в очередях. Чтобы скоротать время, женщины вдруг вступали в разговор, сетуя на бессмысленную трату времени, начинали делиться рецептами супов, котлет, пирогов, чистки вещей и прочими мелкими хитростями, на минуту избавляясь от одиночества в толпе. Изредка даже обменивались телефонами и становились временными, «очерёдными» подружками. Терялись одни – находились другие, и только очереди оставались постоянными спутниками жизни. Они безвозвратно крали драгоценные часы ее жизни, отнимая их у самых дорогих и любимых. Стремительно убегало самое прекрасное время ее жизни – молодость.

Под мерный всплеск волн – сплэш – шуууу, сплэш – шуууу – обрывки воспоминаний складывались мозаикой, а воображение легкими мазками робко дорисовывало картину того вечера, когда она, под давлением мамы, все-таки отправилась на вечеринку к Герману. Кажется, это было в декабре шестьдесят четвертого.

Был вечер, когда вдруг раздался звонок давно уснувшего телефона.

– Маша, это тебя. По-моему, это Герман. Ну, хоть с ним-то ты можешь поговорить? – немного нервно спросила Анна Савельевна.

Маша нехотя сползла с дивана, взяла телефонную трубку.

– Здравствуй, Герман. Да, рада. Только, пожалуйста, никаких вопросов… Спасибо. Подумаю. Я же сказала, подумаю. Постараюсь. Еще две недели. Ну, хорошо, позвони еще раз. Конечно, рада. Пока.

– Что Герман? – Анна Савельевна внимательно посмотрела на дочь.

– В гости приглашает. Вообще-то, у него скоро день рождения. Но он говорит, что вечеринка какая-то. Повод придумал какой-то дурацкий – отметить десятилетие первой сессии. Хочет завести «свой собственный» праздник для нашей группы. Глупость, по-моему. Я ему ничего не обещала. Совсем не до него.

Анна Савельевна подошла к Маше, обняла ее за плечи.

– Машенька, повод для встречи не имеет никакого значения. Идти тебя тоже никто не заставляет. Но такое состояние не может длиться вечно. Иначе ты просто погибнешь. Подумай о Виталике, о нас, наконец, если не хочешь подумать о своей жизни… У тебя еще есть время. Ну, совсем не захочется, насильно тебя никто не заставит.

Через неделю Герман позвонил снова. Маша хотела было объяснить ему, что повод для вечеринки ей не очень нравится. На всю жизнь она запомнила свою первую сессию, когда чуть не вылетела из института. Но Герман немедленно ответил, что идею можно изменить, но встреча «состоится при любой погоде», а мама тоже будет рада видеть ее и даже пообещала напечь ее фирменные пирожки. Маша засмеялась и пообещала прийти. А что касается «той» сессии, так теперь это помнится смешным эпизодом из ее студенческой жизни. А тогда казалось настоящей трагедией.

Тогда тоже стоял декабрь, в аудиториях было довольно прохладно. Профессор кафедры начертательной геометрии Глазунов давал последние консультации перед первой сессией. Все, что он объяснял, Маша уже знала – с начертательной геометрией она была «на ты». Поэтому весь первый час трепалась с подружкой. После перемены она решила найти место подальше от окна и снова начала шептаться с кем-то еще. Профессор это заметил и решил проверить, слушает ли его эта смешливая девчонка.

– Скажите, пожалуйста, почему эта прямая пересекается с плоскостью именно в этой точке? – обратился он к ней.

Кто-то тихонько тронул за плечо и шепнул:

– Машка, тебя спрашивают.

Встрепенувшаяся Маша почему-то решила, что профессор спрашивает, почему она пересела, и, не моргнув глазом, бодро ответила: