Юрий Бычков - Собрание сочинений. Том 1. Ранние стихи. С этого началось

Игорь побежал к себе в комнату за носовым платком и увидел в коридоре Лешку, «колдующего» над лыжами, накладывающего про запас лишний слой мази на ночь. Тяжело и обидно стало Игорю: «Этому дубу оказали доверие, а он всё никак не бросит своих кулацких замашек».

На сон грядущий весёлой дружной гурьбой разгуливали по речке Серебрянке. Глухо потрескивал лёд в речке, чернели таинственными лапами ели, не разобрать, что ярче синело: звёзды или девичьи глаза. Хохот, морозная пыль, молодая радость.

Старт был дан в полдень. Чуть пригревало зимнее солнце. Временами налетал резкий сквозящий ветер. Красное, голубое, чёрное, синее, жёлтое скользило в разных направлениях по ровной площадке перед стартом. Тренеры совали в рот своим питомцам глюкозу, покрепче привязывали номера, просили не зарываться. Погода ясная, но не слишком холодная. Сегодня идёт зелёный норвежский «swix». Наш старший тренер достал из глубины своего обширного зелёного мешка баночку «свикса» и деловито, как-то очень обыденно, словно это была мазь Лаптева № 5, аккуратно клал ровный слой на скользящие поверхности лыж всех наших ребят и девчат, никого не выделяя, никого не забывая.

Лёшки не было видно. Нам достались по жеребьёвке два соседних номера. Решили: «Один – Игорю, другой – Алексею, если побегут, как вчера, мы не проиграем», – так считал каждый.

На старте вперёд вышел Лёшка, Игорь пристроился ему в хвост и не стремился обходить, впереди 18 км – ещё будет, где развернуться. Идут, наращивая скорость. Ветер посвистывает в ушах. Но вот поле обрывается – внизу мутно-зелёный, матово отсвечивающий лёд речушки и раскатанный, крутой двухсотметровый спуск. Игорь притормаживает, давая Лёшке возможность свободно маневрировать при спуске. «Ну, кажется, разрыв метров 10 есть», – подумал Игорь, проваливаясь вниз. Стремительно мчится, не выпуская из поля зрения Лёшку. Тот уже совсем рядом с речушкой, но вдруг Лёшка покачнулся, забалансировал на одной ноге и упал поперёк лыжни. «Что делать?» – пронеслось в сознании Игоря. – Я проткну его, если не сверну! Но куда? Налево – видны камни, вправо – бугор и лёд…» Стремительной птицей летит Игорь через бугор на хищно поблёскивающий матовый лёд. В воздухе, от резкого поворота на взлёте, его накренило, и он грузно ударился об лёд. Из глаз посыпались искры, пронзила боль, но он встаёт, осматривается – всё цело: лыжи, крепления, палки. Можно идти дальше. Боли в костях рук и ног. Хорошо бы полежать, но нужно идти. Кто заменит? Теперь заменять поздно…

Он с трудом взбирается на противоположный берег оврага. На мгновение останавливается и решительно отталкивается палками. Всё чаще и чаще. Вперёд через поле с торчащей через снег щетиной жнивья, через весёлые перелески, через притихший зимний лес. Игорю кажется, что рыжее промёрзшее солнце улыбается ему и машет косыми-косыми лучами приветливо, не по-зимнему ласково. Но почему так удивлённо и испуганно смотрят зрители на Игоря? Ему некогда думать над этим. «Дойду – разберёмся, а я дойду!» И он скользит широким резким шагом навстречу последнему километру, навстречу привычным крикам друзей: «Игорь – держись! Осталось 600 метров!»

«Но почему никто не просит: «Поднажми!» – Почему испуг на всех лицах?» – думает он. Последние красивые скользящие шаги, толчок – раз, два, три… Взмах флажка, и вот уже к нему катятся со всех сторон свои.

«Что с тобой, Игорь? Откуда эта кровь?». Игорь смотрит на себя: рукав ковбойской рубашки изорван, рваная рана у локтя, белеет кость, рубашка по самое плечо в крови. Теперь у него уже нет сил крепиться, ему становится жалко себя, закружилась голова, заходила кругом земля с лыжной станцией, электричкой на путях, высоким лесом и маленькими людьми, суетящимися вокруг.

В больнице руку сфотографировали в рентгеновском аппарате, сделали заключение: «В локтевой кости серьёзная трещина». В операционной промыли рану, почистили кость и зашили рваную кожу, бодро пообещав: «До свадьбы заживёт!»

Первым в палату к Игорю пришёл Лёшка. Ссутулившись, он протиснулся в белую дверь, как-то виновато улыбнулся своим хитрым скуластым лицом и сказал: «Из-за меня всё… Не повезло, чёрт возьми!» Помолчал, насупившись, и громко на всю палату: «Ты знаешь – мы вчера выиграли гонку! Вот здорово!» И он стал рассказывать про секунды, очки, про сошедших с дистанции, про все те боевые детали, из которых складывается смысл спорта.

Село Рябово Вятской губернии. Середина XIX века. Сын священника Витя Васнецов в «работной» избе сидит на коленях старухи-стряпухи. Потрескивает лучина, горьковатый дымок тянется по каморке; течёт и течёт мерный речитатив:

Долог зимний вечер, и долга старинушка. Слушает мальчик – и хоть не в первый раз, а рад слушать ещё и ещё. Видит он богатырского коня Ильи Муромца.

Конь перемахивает с холма на холм, через леса, реки и озёра. Видит, как летит калёная стрела Ильи в страшное чудище – Соловья-разбойника, и как, пристегнув ослеплённого, окровавленного врага ко стремени, степенно выезжает Илья в чисто поле.

Витя знает это чистое поле. Ведь оно совсем рядом. Если встать, подойти к окошку, подышать, протаить глазок, то под серебряным сиянием месяца увидишь просторное поле, далёкие холмы – засыпанные по пояс снегом ёлки, бегущие нестройными рядами то выше, то ниже, к далёкому, тёмному, таинственному, сказочному лесу.

Из детских, замешанных на фантазии сказочных впечатлений, вырастает громадная любовь на всю жизнь к миру народного эпоса, к преданьям старины. Сквозь глубь веков различал Виктор Михайлович Васнецов величавую красоту ратных подвигов, свершений русских богатырей, чистоту помыслов далёких предков. Поэтому, когда на собраниях художественного кружка Репина и Антокольского в Петербурге читал былины Иван Тимофеевич Савенков, загорались молчаливым восторгом глаза воспитанника Петербургской академии художеств Виктора Васнецова, а медлительный окающий речитатив Савенкова уносил его на необъятные просторы России. Холодный, неприютный Петербург, сумеречно маячивший за окном серыми громадами домов, словно исчезал, растворялся, и Васнецов весь отдавался поэзии старины.

В те счастливые дни и родился первый эскиз «Богатырей». Прошло 30 лет, прежде чем на суд людской художник выставил эту главную работу. Несколько раз приступал Васнецов к «Богатырям», и от года к году углублялся, ширился величественный замысел. В 1876 году в Париже ближайший друг Виктора Михайловича В.Д. Поленов впервые увидел эскиз «Богатырей» – долго смотрел восхищённый. Видя, что Поленов глаз не может оторвать от этюда, Васнецов сказал: