Юрий Бычков - Собрание сочинений. Том 1. Ранние стихи. С этого началось

Многие крупные деятели искусства России не приняли революцию и эмигрировали за границу. Виктор Михайлович, ни часу не раздумывая, остался в Москве. И в ответ на лестные предложения иностранных друзей сказал, что «он родился в России, работал для неё и умереть хочет на родине, а его главные произведения должны остаться в России».

До последнего дня жизни великий художник не прекращал работы над грандиозным замыслом поэмы о семи сказках. Умер 23 июля 1926 года в родной его сердцу Москве.

Исполинская сила нашего народа утверждает в мысли, что никому не остановить на полпути нас – приемников светлого и могучего духа легендарных народных богатырей, воспетых великим художником земли русской В.М. Васнецовым.

Приехала внучка, городская жительница, погостить у бабушки. Жила бабушка в рубленом доме с русской печкой. Хотелось бабушке порадовать, потешить любимую внучку. Дело шло к зиме. Села бабушка нитки прясть, а внучка рядом, на скамеечке пристроилась. От бабушкиных рук глаз она никак не оторвёт, засмотрелась – вьётся, закручивается в нитку мягкая шёрстка и сворачивается в клубок.

– Ба, а ба! А зачем ты нитки заклубочиваешь? Это чтобы баловник Мурзик клубок по полу катал?

– Свяжу тебе, Дуничка, варежки. Наступят холода – пойдёшь в них на улицу.

Пришла зима – устлала всё кругом белыми холстами. Одела бабушка Дуню в меховую шубку, ручки в белые пушистые варежки упрятала.

Вышла девочка на улицу, а там ребята в снежки играют. Постояла, посмотрела Дуня, как они из снега круглые мячики лепят и бросают друг в дружку, попросилась:

– Возьмите меня в снежки играть.

Битый час ребята бегали, бросались снежками, а когда устали, собрались и начали спорить: кто кого победил.

Посмотрела Дуня на бабушкины варежки, а они потемнели, раскисли от мокрого снега. Жалко ей стало новых варежек, да и руки озябли. Сняла Дуня варежки, видит – ладошки у неё красные, как у гуся лапы, когда он по снегу ступает. Заспешила Дуня домой. У крыльца её бабушка встречает.

– Что с тобой, внученька? Иззябла вся…

– Я, бабушка, твои варежки испортила, – и заплакала так, что слёзы катятся в два ручья.

– Да что ты, глупенькая… Мы их в печурок положим, они к вечеру опять как новые будут.

«Что ж это за печурок, который варежки лечит?» – рассуждает про себя Дуня, а спросить боится.

Взяла бабушка мокрые варежки и пошла к печке, а Дуня всё примечает. Видит в печке окошко, только оно тёмное, не светится. Бабушка в окошко руку с варежками сунула да там варежки и оставила.

Когда бабушка ушла на двор, Дуня подставила к печке скамеечку, встала на нее и, как бабушка, опустила руку в окошко. Тепло стало ладошке, притронулась к кирпичу – обжигает. А глубоко-глубоко, так что Дуня, поднявшись на цыпочки, едва достала, лежали её варежки, которые были горячие и пушистые.

«Так вот ты какой, печурок!» – улыбнулась Дуня.

Много раз выручал печурок Дуню. Промочит она ноги или варежки мокрые, печурок тут как тут – всё живо исправит.

Под застрехой бабушкиного дома поселились зимой воробьи да галки. Жили соседи недружно. Галки старались ущипнуть при случае воробьёв, а те тоже в долгу не оставались – таскали из галочьего гнезда солому и пух.

Раз во время очередной стычки вывалился из гнезда едва оперившийся воробушек да так и остался замерзать в снегу под окном бабушкиного дома. Когда Дуня увидела воробушка, он уж не шевелился, только клювик едва подергивался. Принесла Дуня воробушка в дом, а сама чуть не плачет: «Что же делать? Пропадёт воробушек!» И ту она вспомнила о печурке.

Лежит воробушек на бабушкином старом чулке в тёмном печурке, а Дуня встала на скамейку и смотрит за ним.

Прошло немного времени, слабо трепыхнулись у воробушка крылья и вдруг: «Чиф-чиф», – раздалось из печурка.

– Жив! Жив! Бабушка, он говорит, жив! – радовалась, скакала по дому Дуня.

Дали воробушку крошек, и вовсе повеселел пострадавший.

Подрос воробушек в бабушкином печурке. Воробьи быстро растут. Через неделю из печурка вылетать стал.

Вот какой у бабушки печурок.

Иду по лесной дороге осенним солнечным утром. Слышу беспрерывное: «Шур-ши! Шур-ши! Шур-ши!» Это опавшие с деревьев листья под ногами у меня шуршат. Как просто, сложилось в незапамятные времена при хождении по опавшей листве и живёт в русском языке это слово «шуршит». Листья шуршат – слово живёт, красуется.

В середине октября с корзиной на согнутой руке в лес по грибы? Да что это я? В утренние часы трава в инее – в ночь мороз три-пять градусов. Каково грибам, вовремя не явившимся на свет божий? Вон опёнок на кочке – продрог, промёрз, что называется, до самых костей. Дотронулся до него, ну сущая ледышка! Так чего ты, грибник, чудишь? В прозябший, промёрзший лес по грибы направился! А разве не знаете, что не все в лесу такие простофили, как наивный опёнок?

Делаю полсотни шагов вглубь труднопроходимой липовой поросли. Вроде бы и не кустарник эти частые, склонившиеся до земли ветви липы, той самой, кудрявой, сплошь в сердцевидных с зубчиками по краям листьях, источающей в дни июльского цветения медовый духмяный аромат, а здесь, в лесу, сквозь её поросли не продерёшься – распластала вдоль земли ползущие ужами ветви.

Преодолев липовую поросль, оказываюсь на просторе – на крохотной лесной полянке, основательно за многие годы сменой зимы на весну, весны на лето, лета на осень, осени на зиму – укрытой толстым, непроницаемым для солнечных лучей слоем слежавшейся листвы. Обегая взглядом полянку, замечаю там и сям, на просторе и под стелющимися ветвями, бугорки наподобие кочек, насыпаемых кротами-рытиками, но, если разрыхлённый и вытолкнутый наружу грунт – работа крота, бросается в глаза, то приподнявшийся над землёй бугорок из спрессованных временем листьев интересен загадкой для непосвящённых. Кто-то таинственный или что-то неведомое силится выйти наружу, на свет, из-под плотного лиственного полога. В свой час, при совпадении подходящих для произрастания количеств влаги и накопленного почвой тепла, под кронами лип поднимаются бугорки, и из них, стоит только прорвать лиственный покров, являются на свет белые грузди – царственные особы наших российских лесов.

Белизна белых груздей с исподу, с изнанки, в тот момент, когда извлекаешь гриб из лиственного плена, ослепляет огромной, накопленной каким-то таинственным образом, в темноте, под плотным пологом, светосилой. Кладёшь белый груздь в корзину шляпкой вниз, и гриб ещё раз поражает особой светлотой – никогда не приходилось видеть такой изумительной чистоты белого цвета. Чистота и красота изящных округлостей груздей сродни совершенству форм плывущих белых лебедей!