Пётр Васильев - Тайна речки Безымянной

– А почему ты не пошёл вниз по реке в сторону Ангары, а решил подниматься по тропе в верховье реки? – спросил я. – Ты даже мог спуститься по реке на плоту, – добавил я.

– Ну, на это было несколько причин. Во-первых, огонь отрезал мне путь к устью реки, перескочив через реку, он полыхал уже там. Во-вторых, без карты, оружия и продуктов идти по тайге было равносильно самоубийству. А в-третьих, сразу после пожара идти по горельнику было тоже равносильно самоубийству, потому что при малейшем дуновении ветра над пожарищем поднимался пепел, и даже противогаз не спас бы меня от него, потому что его банка забилась бы через пять минут. Ну и самое главное – местами вдоль реки когда-то, ещё столетия назад, находились большие торфяные болота, но со временем они заросли лесом. А во время пожара торф загорался, и огонь уходил под землю и горел там годами, сжигая торф и образуя под землёй большие пустоты, а угодить в такой адский провал мне очень не хотелось. Это лето было сухое и ждать дождей нужно было полтора-два месяца, для того чтобы они прибили пепел. Но всё это время нужно было где-то жить. Вот я и пошёл в верховье реки в надежде найти там зимовье. Да и с такой ногой я не смог бы далеко уйти. Во-первых, сделать плот и спуститься на нём по реке, как ты говоришь, я тоже бы не смог с такой ногой, вода в реке была холодной, и я мог заработать себе что-нибудь похуже вывиха. А во-вторых, на реке много перекатов и порогов, через которые плот одному не протащить, да ещё с такой ногой. Вот поэтому я решил уходить от огня вверх по реке. А о торфяных болотах я узнал уже после того, как Степан рассказал мне про горящий годами торф, в который он однажды чуть не провалился.

Генка с минуту помолчал, что-то обдумывая, а затем продолжил свой рассказ.

– Я посмотрел на часы: на них было уже три часа дня. У меня были командирские часы с календарём, и, чтобы не потерять счёт дням, я стал заводить их чаще обычного. Опираясь на палку как на костыль, вторую палку я бросил, так как после того как я вправил вывих в колене, опухоль на коленке начала спадать и я смог уже наступать на ногу. Я шёл по тропе часов пять, часто оглядываясь назад. Огонь шёл низовой, и он медленно, но верно подбирался к реке. К вечеру от холодной воды реки похолодало, и огонь сбавил темп, остановившись на прежнем рубеже. Но подкралась другая беда – дым стал охлаждаться от реки и опускаться к земле. Дышать стало труднее, особенно в низинах, и я решил заночевать на возвышенности, а иначе ночью я задохнулся бы от дыма. А в противогазе я долго не высижу. Пройдя по тропе ещё два часа, я решил остановиться на ночлег. Я согрел чай, поужинал тушёнкой и решил немного поспать. Но прежде чем лечь спать, я нашёл пихту, проколол на ней большой пузырёк со смолой и, развязав рану на ноге, обильно смазал шов раны. Краснота на ране начала спадать, и это меня обнадёживало. Проснулся я от того, что стало нечем дышать. Дым остыл и опустился к земле, особенно над рекой, и мне пришлось быстро встать, собрать рюкзак и уходить по тропе в вершину водораздела. Я шёл по тропе уже пять часов и к обеду вышел к болоту. Тропа шла по топкому болоту, а местами и по воде, но с такой ногой я не смог бы по ней пройти, тем более по болотной жиже. Болото тянулось вдоль реки на полкилометра. Но, не доходя до болота около ста метров, тропа разделилась на две тропы, одна из них шла прямо через болото, а другая обходила болото слева по бугру. С горем пополам я взобрался на бугор и, сев на камень, осмотрелся вкруговую. Километров двадцать ниже по течению реки огонь перебрался через реку и полыхал уже на другом берегу реки.

«Хорошо, что я не пошёл вчера вниз по реке», – подумал я. И если бы не сгорел, то задохнулся бы в дыму, с такой ногой я бы не смог от него убежать. Я с тоской посмотрел на юг. Где-то там Усть-Илимск, путь до которого отрезан мне огнём. Отдохнув на камне, я пошёл по тропе дальше, в верховье реки, нужно было искать зимовье. Через каждые пять часов я находил на берегу реки пихту и выдавленной из пузырьков смолой обильно смазывал рану, которая начала уже затягиваться. Я боялся одного: как буду снимать швы с раны, ведь я шил глубоко и толстой ниткой, предварительно смочив её в спирте. А самое главное, через сколько дней нужно снимать швы, я тоже не знал. Немного передохнув, я пошёл дальше по тропе. И уже к ночи, а они здесь короткие и светлые, я вышел на поляну, на которой стояло зимовье. Его и зимовьем-то назвать нельзя было. Это была землянка со срубом наверху из тонких жердей. Я зашёл внутрь землянки: по обе стороны прямо на земле в метре от пола были сделаны нары из тонких жердей, а в конце прохода между нарами стоял столик из фанеры, а над ним было маленькое грязное окно. Правда, в правом углу около двери стояла железная печка. В землянке пахло плесенью, и я не рискнул ночевать в ней, а решил переночевать у костра, нарубив под себя пихтовой лапки. Я затосковал: неужели это единственное на речке зимовье и мне придётся зимовать в нём? Но тропа уходила дальше в верховье реки, и у меня затеплилась надежда, что зимовье должно быть в самом верховье реки. Я развёл костёр и пошёл на речку за водой. Выше по реке шумел порог, а ниже порога были глубокие ямы, в которых стояла рыба. Столько рыбы на таёжных речках я ещё не видел. В ямах стояли крупные чёрные харюзя, а рядом с ними, виляя из стороны в сторону хвостами на быстрине, стояли таймени разных размеров – от пяти до двадцати килограммов. Я был в шоке: столько рыбы я ещё не видел, хотя часто рыбачил во время пожаров на таёжных речках, потому что сухого пайка нам не хватало и на три дня, вот поэтому мы переходили на подножный корм. Я срезал длинный прут, заострил его ножом и, как дротик, воткнул в стоявшего ближе к берегу харюзя. Вот таким образом я выкинул на берег три штуки. Положив их на валежину рядом с костром, я принялся готовить ужин, а когда обернулся на валежину, то увидел, что норка потащила крайнего к ней харюзя в дупло валежины: видимо, у неё там были щенки. Я махнул рукой и не стал забирать остальных харюзей.

«Пусть кормит щенят», – подумал я. Поужинав, я лёг спать у костра, подстелив под себя пихтовую лапку. А утром, попив наскоро чай и смазав пихтовой смолой рану, я пошёл по тропе в верховье реки. Я шёл вдоль речки уже два часа. Речка была ещё широкой – 30—40 метров, но местами уже мелкой, на ней часто попадались перекаты, а иногда и каменные пороги, шум которых было слышно ещё издалека. Но позже я назвал эту речку Каменкой, хотя у неё было своё, родное название, но я не буду упоминать его по причине, о которой ты узнаешь в конце рассказа. За эти два часа я несколько раз спускался к реке, чтобы попить воды. И моему удивлению не было границ. Рыбы в реке было так много, что я даже растерялся. Она стояла перед порогами и перекатами, в глубоких ямах отдыхая перед подъёмом через оголившиеся от мелководья перекаты. Лето было сухое и жаркое, поэтому река за июль сильно обмелела и перекаты оголились. Заметив впереди очередной оголённый перекат, я спустился к нему и прошёл по плоским камням до середины реки. На всякий случай прихватил с собой котелок, и, зачерпнув котелком песок перед перекатом, я вытряхнул его на сухой песок переката. И, разгребая ладонью мокрый песок, я увидел два самородка величиной с крупную картечину. Я всегда проверял песок на золото на всех таёжных речках, когда летал на пожары, но редко где мне попадались самородки, даже такие.