Анатолий Шендерович - Из записных книжек. 1957–1989

«…все шло хорошо, пока одна… (б…? – А. Ш.) не сказала, что стоит десять лет в очереди на квартиру и не может из-за этого иметь детей. Да пусть она еще сто лет стоит в этой очереди, пусть сгниет в ней за то, что сказала об этом американцу».

«А отчего… поле так скушно лежит? Неужели внутри всего света тоска, а только в нас одних пятилетний план?».

С приближением холеры к Петербургу усилились волнения народа, который «по обыкновению верит разным нелепым слухам, будто вовсе нет холеры, но ее выдумали злокозненные люди для своих целей и т. п. Кричат против немцев лекарей и поляков, грозят всех их перебить».

«Не надо принимать выбор, который навязывает дьявол: ни в правой, ни в левой его руке ничего хорошего нет».

«Девятнадцатый век стал самым протяженным в истории: он начался в семьсот восемьдесят девятом году в Париже и кончился в девятьсот семнадцатым в Петрограде».

«.. глупых ни сеют, ни жнут, ни в житницу не собирают, но сами себя родят».

«Как известно, чем более высокое положение занимает человек, тем меньше написано на его дверной табличке».

Сережа:

– Ма-а-а-кий… (Маленький).

– Ба-а-а-той… (Большой).

– Тять тута и титай… (Сядь тут и читай).

Сережа на даче у Котляровых с бабушкой и няней. Дерутся соседские кошки. Сережа:

– Глупые кошки! Чего дерутся? Чего не поделили?

Сергей несет конфеты в детский сад:

– Я возьму две: одну – Вове, одну – себе. Или нет, лучше четыре: две ему, две мне.

– Возьми шесть конфет, – говорит Ина. – Как ты их поделишь?

Шесть разделить на два – это уже сложнее…

– Я две отдам Вове, две – себе, остальные раздам ребятам!

В Переделкино, в гостях у Юхновских. Сергей залез на стол, врытый в землю, ходил по нему, рассуждал и… свалился. Больно ударился, расшиб коленку, но не заплакал, а поднявшись, сказал:

– Как летел – земли не видел…

Сергей услышал, что черепаха живет двести лет, а человек – много меньше:

– Черепаха медленно ходит, вот она и долго живет, а человек быстро ходит… А почему если медленнее ходит, то дольше живет?

Витя:

– Не ходите в Маку (Москву), там дозь идет…

– Улинька! (Улица)

– К'аватинька! (Кроватка)

– Папа, я т'амвайчик нашел!

– Как дам а-та-та!

– Не бу-у-у-ду…

– Витя, не кусай Сережу! Кусай лучше яблоко, миленький…

Витя покушал и, чтобы окончательно утвердить его в этом, я сказал:

– Теперь покорми ежика.

И дал ему кусочек хлеба.

Витя отошел, но скоро вернулся:

– Ёзык хочет ещё хэба.

Я дал ещё кусочек. Он отошел и опять вернулся:

– А теперь покормим обезьянку. Дай ещё булочку.

Я дал. Но когда он подошел в четвертый раз, я подумал, что игрушки могут кушать ещё долго, и предупредил:

– Хватит. Они больше не хотят.

В юбилейные дни везде был портрет Л. Толстого. Витя спросил:

– Это кто?

– Лев Толстой.

Потом, играя с игрушечным львом, Витя тихонечко повторял:

– Ев Тостой, Ев Тостой…

Сергей после просмотра кинофильма «Куба борется»:

– Хоть бы наши дали им оружие! Можно в войну не вмешиваться, а оружие послать.

Витя на портрет М. Горького:

– Ев Тотой, Ев Тотой.

Это – отрыжка от юбилея Льва Толстого.

– Нет, это не Толстой, это Горький. Скажи: Максим Горький.

– Тотой.

– Нет, Горький.

– Нет, Тотой. Тотойка. Тотойка…

Шести лет Сергей поражал логикой.

– Папа, купи мне игру как у Саши, с перьями.

– Хорошо. Но сейчас, наверно, её нет в продаже. Она давно продавалась.

– Нет, недавно. Если бы давно, то хоть одно перо потерялось бы. А у него все перья целы.

Другой раз, на улице я сделал ему замечание:

– Зачем ты оставил камешек посреди тротуара? Кто-нибудь пойдёт, споткнется.

– Нет, не споткнется. Ведь камень не прирастёт к асфальту. Значит, камень просто отлетит в сторону.

Я шел с Витей по улице. Он оживленно говорил мне:

– Сто такое за масына, я не понимаю…

Вдруг перед нами оказался пьяный. Он с трудом остановился.

– Хорошенький мальчишка, – сказал он. – А я ничтожный человек…

Он закрыл глаза и всхлипнул…

Витя:

– Ты понимаешь такое слово? Другой раз:

– Зачем ты кричишь на маму? Я тебе говорю, а ты кричишь. Я не понимаю…

При этом он стучит кулачком по столу и чуть-чуть улыбается.

Витя на Чистых прудах:

– Что ты, лебедь, такой злюка?

Вскоре:

– Вася, Васенька… Смотри, он ныряет. Почему?

– Он ищет червячков.

– Почему?

– Наверно, хочет кушать.

– Почему?

– Проголодался…

– Почему?..

Сергей рассматривает карикатуру в газете «За рубежом»: в фургон, на козлах которого сидят Дин Раек и Джон Кеннеди, запряжены два осла; один из ослов – задом наперед.

– Ну, это так изображены внешняя и внутренняя политика Америки. Что-то правильно, что-то – нет.

– Наверно, правильно – это внутренняя политика, а неправильно – внешняя.

– Почему ты так думаешь?

– Но для себя-то они делают хорошо, а для других – плохо.

Витя на всё говорил «мой», «моё» – игрушки, книжки и т. д. Мы отучали его, говорили, что вещи общие – его и Серёжи.

Витя – перестроился. Теперь он говорит: «общий папа», «общая бабушка»…

Мама (Л. А.) спросила как-то у Сережи, почему Ревекку Абрамовну он называет бабушкой, а ее – бабой Лидой?

– Потому что она моя родная бабушка, – ответил Сережа. – Ведь она родила маму, а мама родила меня.

Витя обнаруживает «испанский» темперамент. Его нашлёпали. Он закричал, всплеснул руками, прижал их к глазам и бросился на диван лицом вниз.

Витя спрашивает воспитательницу:

– Как тебя зовут?

– Как надо спрашивать? – говорит Любовь Валентиновна.

Витя помолчал, потом снисходительно:

– Ну, ладно, как вас зовут?..

В детском саду. Любовь Валентиновна поделилась с Иной новостью: Витя собрал ребят и долго рассказывал им, как у них дома ужасно – папа бьет маму, выгоняет ее из дому…