Валентина Константинова - Поселок Сокол. Врубеля, 4

– Ефимыч, это не я, не я тебя выслал! Это колхозники! – торопливо и негромко проговорил Иван Алексеевич, оглядываясь через плечо на посетителей чайной.

– Ну-ну… – усмехнулся отец, – колхозники, значит, виноваты… Мама попыталась напомнить Ивану Алексеевичу, как это было на самом деле, но отец остановил ее:

– Кончай, мать! Ему это на том свете зачтется! – и прошел к мужикам, сидевшим в чайной…

Мама пробыла у меня с полчаса.

– Ой, надоть идти, а то я просилась на минуточку, только посмотреть на тебя, – сказала она, пытаясь отыскать где-нибудь настенные часы.

Из окна я смотрела, как мама уходила от института, часто оборачиваясь, но не зная, откуда я могла бы видеть ее. Окно, из которого я наблюдала за мамой, закрывала одна из больших колонн парадного подъезда института. Она отходила все дальше, продолжая поворачиваться в сторону окон – в серых валенках с галошами, в бывшем моем полушубке и в старой пуховой шали, которую несколько лет тому назад изодрал в клочья Нуфка Тихомировых, когда я была у Милы на ее дне рождения…

Вторая Галя, с которой я познакомилась в «Склифе», была москвичкой. Она рассказала, что она – актриса, снималась в фильме «Свадьба с приданым». В дальнейшем я внимательно всматривалась в титры этого фильма, но фамилии Трифонова не обнаруживала. Возможно, она снималась в массовых сценах или у нее был актерский псевдоним, но роль веселой певуньи и плясуньи исполняла актриса с другой фамилией.

К Гале приходил ее муж – коренастый, молодой и хорошо одетый мужчина. Галя рассказывала, что ее муж – замминистра промышленности, тяжелой или легкой, не помню. Галя попала в институт с ножевым ранением под правую лопатку. Она после спектакля возвращалась домой поздно вечером. Жили они с мужем на четвертом этаже. Она начала подниматься уже на третий этаж, когда, оглянувшись, увидела, что ее нагоняет посторонний мужчина. Галя побежала по ступенькам вверх. Успела добежать до своей двери и нажать на кнопку звонка. Грабитель нанес ей удар в спину, но снять шубу с нее, видно, побоялся…

Через пять дней тетя Нюша забрала меня домой. Мы долго ехали трамваем, помнится, это был № 23.

На следующий день я потихоньку отправилась в школу, чтобы отнести справку об освобождении от учебы еще на неделю. В школе шел урок. Я отдала справку секретарю и направилась домой. Накануне был солнечный день, остатки снега на тротуарах и проезжей части Волоколамского шоссе подтаяли, а к вечеру образовавшиеся лужи превратились в мини-катки. Сегодня солнце решило отсидеться за плотными серыми облаками. Я шла осторожно, но мои ноги, обутые в новые ярко-красные зимние ботинки, разъезжались в разные стороны. Я перешагнула через две пары трамвайных рельсов и оказалась на Волоколамке, как раз напротив центрального входа в МАИ. Слева от меня ближайшая автомашина была около строящегося здания художественного училища им. Строганова, справа из-за угла, со стороны Ленинградского шоссе, выезжал оранжевый автобус. Когда я дошагала до середины шоссе, расстояние между мной и автобусом резко сократилось, я заторопилась и около самой бровки растянулась плашмя на живот.

Резко, пронзительно заскрипели тормоза автобуса. Выскочивший из него с перекошенным лицом водитель грязно выругался, схватил меня за правую руку и выкинул, как лягушку, на тротуар. Я еще раз шлепнулась об асфальт животом, но больше левой стороной. Проходившая мимо пожилая женщина, ругая и меня, и водителя, помогла мне встать, отряхнула и пошла в сторону развилки. Я поблагодарила ее вслед, и слезы, наконец, хлынули потоком. Шов, мне казалось, разошелся наверняка. «Хоть бы кишки не вывалились», – думала я со страхом. Шов был длиной в мою четверть. Видно, моя очень тонкая, без единой жиринки, кожа расползлась в обе стороны от скальпеля самопроизвольно. У всех моих знакомых мне людей, перенесших такую же операцию, шов был вдвое короче моего.

А тетя Нюша меня тоже по головке не погладила.

– Куда тебя понесло? – ворчливо сказала она, – справку отдают тогда, когда возвращаются после болезни, а не во время ее.

Но увидев, как мои глаза наполняются слезами, добавила мягче:

– Дорогу-то нужно переходить осторожно, когда машины далеко с обеих сторон. Куда тебе было спешить? Ведь это Москва!

Как-то так получилось, что я, поселившись у тети Нюши на время, осталась у нее надолго, с небольшим перерывом – до моего замужества. Вся моя юность прошла в семье Деевых тети Нюши и дяди Яши. Дядя Яша был добрейшим человеком. Он относился ко мне, как к своему ребенку.

– Валь, дочка, – именно так он обычно обращался ко мне. Он всегда был моим сторонником во всех ситуациях. Главой семьи была, конечно, моя тетя.

Дядя Яша нередко возвращался с работы «веселеньким», и иногда, раздевшись до нижнего белья, садился за стол, запускал обе немытые руки в волосы и никак не соглашался начать умываться.

Все удобства тогда были в жилой комнате. Голову вымыть, ночью сходить по малой нужде, ноги ополоснуть перед сном – все делалось в этой комнате. Здесь же стояла и узкая высокая печка из кирпича. Ее топили в холодное время года дровами. Еда готовилась, в основном, на кухне – на примусах, заправляемых бензином, на керосинках и керогазах.

До 1960 г. мои родные, у которых я поселилась на время, жили в двухэтажном бараке. На каждом этаже с торцевых сторон барака находилось по пять одинаковых комнат с большим окном и такого же размера шестая комната, приспособленная под общую кухню. Слева от входа на кухню размещалась большая раковина с двумя кранами. Вдоль стен стояли индивидуальные столы с примусами, керосинками и керогазами, а у окна находился большой деревянный ларь с крышкой. Что в нем хранили, не помню.

Жильцы по очереди поддерживали порядок на кухне и в общем коридоре. В субботу вечером дежурившая семья тщательно мыла деревянный некрашеный пол и красила его яркой желто-оранжевой сухой краской, разведенной в небольшом количестве воды. Кухня предназначалась для готовки пищи и мытья посуды. Столы не захламлялись. Когда готовили сразу на нескольких примусах, в кухне стоял такой шум от них, как от современной газосварки.

В моей памяти больше всего сохранилась картина, которую можно было увидеть на кухне только в позднее время: стоило только включить свет, как на ярком полу обнаруживалось великое множество черных тараканов! Через несколько мгновений они исчезали, как их и не бывало. Ни до Москвы, ни позднее, ни на юге, ни на севере – нигде мне не доводилось встречать таких монстров. По словам жильцов, они были неистребимы!

Я отвлеклась от дяди Яши. Так вот, когда сильно подвыпивший спиртного, дядя Яша усаживался за стол и запускал немытые руки в волосы, терпение моей тети истощалось. Она подтаскивала табуретку и таз с водой к нему поближе и начинала принудительное омовение, одной рукой наклоняя голову мужа над тазом, а другой поливая из коричневого эмалированного кофейника. Тетя Нюша намыливала супругу голову, энергично вспенивала шевелюру, не щадя и кожу головы. Дядька крепко держался руками за края большого таза, возмущался, приговаривая: