Валентина Константинова - Поселок Сокол. Врубеля, 4

В общей сложности Алексей передал три десятка фотографий в течение двух недель и, конечно, письменные сообщения. Некоторые из них занимали целую страницу.

Каждое утро у нас начиналось с того, что из соседней комнаты раздавался призывный крик: «Мама, Огонек!» Я тут же бежала к экрану компьютера, чтобы прочитать очередную информацию, торопила дочь вывести мне на печать все, что передал «Огонек». А читать и рассматривать было что. Почти на каждой фотографии можно было рассмотреть и дома, покрытые корой лиственницы, и огороженные разнокалиберными досками или горбылем дворики и огородики. Виднеются гряды сопок.

Есть великолепный снимок реки Юдомы с ее характерными берегами. На горизонте, на фоне цепи гор виден поселок. Алексей пишет, что это – Югоренок, но я уверена, что это Огонек, снятый с расстояния одного-полутора километров ниже по течению Юдомы и стоящий на ее левом берегу, хотя оба поселка могли быть однотипными. Я знаю, что Югоренок стоит на правом берегу реки. 4 ноября 1953 г. мы приехали в Югоренок под вечер, и в таком ракурсе я его не видела и видеть никогда не могла, т. к. в сентябре 1948 года мы приехали в Югоренок тоже вечером и к тому же с его обратной стороны: газоход шел против течения со стороны реки Маи.

На одной из фотографий группа ИТР [2] Инженерно-технические работники. прииска, хорошо одетых по тем временам. На одной из женщин длинное бархатное или плюшевое пальто, две – в модельных туфлях, четверо мужчин с признаками свежих стрижек. Все в возрасте от 30 до 50 лет, стоят на ступеньках крыльца приисковой конторы. В центре верхнего ряда возвышается колоритная фигура Китлинского Алексея – отца Алексея. Все лица хорошо знакомы, но фамилий их я или не знала, кроме Китлинского, или не помню. За спинами стоящих людей видны два ближайших от конторы дома. Правый из них – приисковая библиотека. Одна из последних книг, которую я успела прочитать на Огоньке, была книга «Сталь и шлак». Автора не помню. Из этой библиотеки я регулярно приносила для отца очередные тома БСЭ [3] Большая Советская энциклопедия. , а в последний год жизни на Огоньке отец с удовольствием просматривал собрание сочинений И. В. Мичурина, также том за томом. Книги были новехонькие, в хорошем переплете, никем не читанные. Они поступили в библиотеку за год до нашего отъезда и вряд ли нашли своих читателей, кроме моего отца. Но тот, кто отбирал где-то книги для приисковых библиотек, предусматривал, наверное, что люди разъедутся по всей стране после того, как золотоносные жилы будут отработаны и прииск закроется, и сады еще можно будет успеть не только высадить, но и дождаться урожая.

Наш отец успел это сделать, посадив первые десять яблонь в первую же осень после возвращения с Севера. На карте Огонек находился недалеко от северо-западной границы Хабаровского края с Якутией, не так далеко от побережья Охотского моря. Но также недалеко был от нас и Оймякон – полюс холода северо-восточной части страны. Вчера я купила новую карту России, и на ней под названием Оймякон в желтом прямоугольничке написано: «Самая низкая температура минус 78 градусов». Содрогнешься, пожалуй. Наша своенравная Юдома родом оттуда – из подножия хребта Сунтар-Хаята. Этот хребет, видно, сдерживал натиск холода, смягчая его до отметки минус 55–57 градусов.

Я получила от Алексея фотографию Огонька конца 60-х, присланную ему Марией Братухиной из Магадана. На снимке – утонувший в снегу безлюдный поселок, справа от него – абсолютно белые сопки. Похоже, что снимок был сделан в один из самых холодных дней: поселок выглядит безлюдным, на улице ни души!

И еще одна замечательная фотография: три молодые девушки (будущая мама Алексея в центре) в демисезонных пальто, без головных уборов и в летней обуви стоят на подтаявшем снегу. Они улыбаются, солнце светит им в лицо. За их спинами огромные ледяные глыбы. Свежевыпавший снег накрыл их рыхлыми шапками. Льдины лежат на довольно высоком берегу, а ниже – уже присмиревшая после бурного ледохода Юдома серебрится некрупной рябью. На противоположном, более отлогом берегу тоже видны льдины, но сопки совершенно свободны от снега, возможно, что и лиственницы уже зазеленели, и не испугают их теперь никакие ночные холода. Если Юдома проснулась, значит, все в порядке. А льдины пусть себе лежат! В середине июня исчезнут и они, предварительно рассыпавшись на острые «мечи и копья», как я уже рассказывала об этом в своей книжке. Поэтому и девушки такие веселые и счастливые: весна – вот она, пришла долгожданная!

А Алексей все продолжал делать сюрпризы. Всматриваюсь в одну из фотографий: лица ну совсем знакомые, особенно лицо мужчины, сидящего с двумя женщинами на ступенях крылечка. Мужчина лет пятидесяти, слегка полноватый, в светлой тенниске и в полосатых пижамных брюках. Руки сложены на коленях, на левой руке – часы с браслетом. Справа, прижавшись к нему, сидит миловидная женщина в домашнем легком платье, слева от мужчины – седая сухощавая женщина в темном платье с белым кружевным воротничком и с длинными рукавами.

Ищу комментарии Алексея к этой фотографии. Написано коротко: «Семья Коноваловых». Начинаю вспоминать: Коноваловы, Коновалов, Валерий Коновалов. Но Валера Коновалов должен быть значительно моложе этого мужчины – лет тридцати-тридцати пяти, не больше. Папа, нередко упоминая дома этого человека, называл его Валеркой Коноваловым. Посомневавшись, я продолжила внимательно разглядывать другие фотографии.

На следующий день приходят еще два блока фотографий. И почти все они сопровождены записями, сделанными когда-то мамой Алексея – Зоей Ивановной. Я рассматриваю внимательно фотографии, сверяюсь с текстом, напечатанным на отдельном листе, и вдруг, о, боже! Ведь это Мила с мамой – тетей Любой, ведь это Мила Тихомирова! Я нахожу вчерашнюю фотографию, в связи с которой у меня возникли сомнения, что это Коноваловы, и вижу, что мужчина, сидящий между двумя женщинами, это Анатолий Андреевич Тихомиров, а справа, прижавшись к нему, сидит Любовь Николаевна, тетя Люба – родители моей подруги.

Я долго не могла придти в себя, волнение охватило меня с головы до пят, как я писала вечером Алексею. В ход пошли валидол, корвалол. Все осмыслила только далеко заполночь. Ведь одно дело – далекие-далекие воспоминания, а другое – сегодняшнее восприятие, пусть даже по фотографиям, образов дорогих тебе людей. Одно жалко: осознание настоящих человеческих ценностей приходит поздно, иногда слишком поздно, когда уже невозможно вернуть утраченное.

Но не менее сильное потрясение ждало меня впереди, когда я начала рассматривать маленькую групповую фотографию и с помощью комментария Алексея обнаружила бабушку Шуру Викулову!!! Да, это мать тети Любы, бабушка Милы. Эта женщина мне особенно дорога. Она на протяжении 7 месяцев с июля 1950 г. по февраль 1951 г. была и моей бабушкой. Она относилась ко мне, как к близкому человеку, много рассказывала о своей жизни, о детях и внуках и научила меня буквально всему, что мне очень понадобилось позднее в самостоятельной жизни.