Евгений Орлов - Период второй. Семилетка

– Я имела в виду не своего брата, а брата невестки, он у неё…

– Молчать, пока тебя не спросят, – перебил её Фрол и громко стукнул ладонью по столу.– Сколько потянут по спекулянтским ценам хабари в твоей корзине?

Софья Ильинична втянула голову в плечи и сидела зажмурившись. Когда молчание затянулось, он с угрозой спросил:

– Что, в молчанку играть собралась?

– Я не молчу.

– А я что-то не расслышал, сколько собиралась наспекулировать тем, с чем тебя на вокзале взяли.

– Перед арестом я поезд ожидала. Торговать не умею, а спекуляции тем более не обучена.

– Что ж ты умеешь? Умеешь только шашни крутить со спецами из Москвы? Опять молчишь? Тебя спрашиваю.

– Я не знаю, что отвечать на такой вопрос.

– Для начала скажи, где ты встречалась с инженером Соколовым до его приезда на завод Ворошилова.

– Мы познакомились, когда он приехал в Воронеж, а раньше я его не знала и не встречалась.

– Дома он у вас часто бывал?

– Не часто, но заходил иногда.

– Твой Иван где был в тот день, когда самолет у вас на аэродроме подожгли?

– Я о таком случае не слышала.

– Врешь, стерва.

– Нет, я сказала правду.

– Тогда скажи правду, чем он занимался, где был и что делал в день аварии и за день до того, как заводской транспортный самолет разбился?

– На работе. Где же ему ещё быть?

– Что говорил про аварию?

– Переживал. Все волновались, когда услышали, что самолет с начальством в аварию попал.

– Он рассказывал, кто из руководства завода пострадал?

– Тогда об этом весь завод и в поселке все говорили. Думали, что Шенкман больше вставать на ноги не сможет. Сочувствовали всем. И Шенкман, слава Богу, ходит уже полегонечку.

– Последний раз предупреждаю. Отвечай точно на мои вопросы, – и он опять в упор посмотрел в лицо арестованной.

Софья Ильинична уже немного привыкла к слепящему лучу и различала очертания следователя. Под его взглядом она смиренно опустила глаза, но сидела спокойно и с достоинством.

Фрол ненавидел эту женщину. Злоба все сильнее окутывала его разум, мешала сосредоточиться. Достала до печенок. Слава Богу, у меня и опыта, и знаний, и авторитета достаточно, чтобы упрятать такую хоть в лагерь, хоть на поселение. Жалко, что по нашей линии москвичи из ГПУ молчат, не требуют сообщников выявлять по делу Ивана. Её саму тяжело раскрутить на шпионку или диверсантку, даже распространительницу вредных слухов из неё не слепишь. Хрен с ней. Оформлю прогулы, спекуляцию, нарушение режима. Пусть НКВД до суда доводит.

Если нормально все составят – лет на пять потянет. Какой ещё судья конечно попадется. Нашими судьями тоже следовало бы заняться, или не понимают, или блажь такую напускают на себя. Такие события. Город на военном положении, а они справкам бумажным верят, свидетелей заинтересованных выслушивают. Пару-тройку судий из суда, да из трибунала одного, тех, что слишком либеральничает, промять через «упрощенный порядок» в нашей конторе, и на «особое совещание»! Тогда бы суды не миндальничали с такими!

Попадись она новичку, с её манерой говорить мало и взвешивать каждое слово – на другой бы день освободилась, как ошибочно задержанная. Но у меня не сорвется. Достала! Он тряхнул головой, заставляя себя сосредоточиться. Взял карандаш. Ещё раз глянул на освещённое лицо.

Софья Ильинична на этот раз не опустила глаза, а резким движением головы откинула непослушную прядь и замерла в ожидании вопросов с высоко поднятым подбородком. Вид у неё получился вызывающий. «Дура. Что ты героиню передо мной корчишь? Тебе в самый раз думать, как статью помягче получить, да срок поменьше. А ты голову задираешь».

Она молча смотрела на следователя.

– Ну, что уставилась? Тебе же добра желают. Пока ты в камере дрыхла, я материалы смотрел, решал, чем тебе помочь можно. Думаешь, что в органах сухари черствые служат? Здесь тоже живые люди, и душа у каждого есть. Жалко такую кралю по пустякам привлекать. А может, тебе все равно, какой приговор вынесут? Все одно, что расстрел, что тюрьма, что свобода?

На её лице мелькнули отражения тревожных мыслей и испуга. Спросила чуть дрогнувшим голосом:

– О каком расстреле, о какой тюрьме идет речь? Меня что, обвиняют в каких-то преступлениях?

– О таком расстреле, голуба, когда выводят к стенке, глаза завязывают, пиф-паф в лобик, и нет тебя больше. А тюрьма похожа на эту, только в камерах народу побольше, и все вшивые да вонючие.

Он долго, обстоятельно и со смаком описывал особенности и пороки жизни в заключении. Софья Ильинична опустила голову. Сидела, нахохлившись, и лихорадочно думала, что кроется за словами следователя. Наверно, они действительно могут вот так забрать и расстрелять. Скольких забрали – не перечесть. Забирали даже с биографиями безупречными с точки зрения нынешней власти. Моя биография для них далеко не образцовая. Может, пугает только? Хочет, чтобы оговорила кого-то, кто у них на подозрении? Не зря намекает, что помогать будет, значит, что-нибудь в обмен потребует. Если навет на кого потребует – наговаривать ни на кого не стану. Грех великий другого человека оговаривать. А может, он в органы меня привлечь хочет таким варварским способом? Если им известно, что манерам обучала, значит, знают, и что языками владею. Сообщали, что есть решение о создании партизанских отрядов в тылу немцев. Если предложит переводчицей к партизанам – соглашусь. Конечно, партизанам необходимо допрашивать захваченных немцев, получать необходимые сведения, а язык сейчас мало кто по-настоящему знает. Немцы вон как нажимают. С нашей армией что происходит, из сводок не поймешь. На карте у проходной уже сколько коричневых флажков наколото – ужас. В такой беде не пристало только на армию надеяться. Если можешь пользу принести армии, нечего сидеть в тепле. Как говорил Ваня – необходимо засучить рукава и браться за такое дело, где больше пользы будет. Съезжу, узнаю, как там Люся, и поеду воевать. Стрелять, наверно, научат. Надо было слушать мужа, ходить на кружек ПВХО или ГСО. Уже бы навыки были. Когда Люся узнает, что я на войну пошла – лопнет от гордости за мамку свою любимую. Тяжело ей сейчас: в таком возрасте, и такое горе с отцом. Она все в небесах витала. Все свои комсомольские идеи двигала. С Ваней такое – для неё как снег на голову. Надломилась сразу. Зато как повзрослела, посерьезнела.

А вдруг он про расстрел не запугивал, а серьезно? Сколько за последние годы расстреляли. Не простых. Вон с каких высот под пули ставили. Партийных руководителей не пожалели. Военных сколько убили. А теперь под Смоленском с немцами воюем. До Москвы рукой подать. Не стреляли бы своих военных, может, они и не пустили врага так далеко. Говорили же, что бить противника будем на его территории.