Андрей Лосев - Победители. Рассказы о войне и мире

От рощи Валентина Михайловна свернула направо и по дороге, круто спускавшейся вниз, сошла к церкви. За оградой, окружавшей церковь, густо поднималась трава. Мрачно чернели стволами могучие вековые липы. Ослепительно сияли в солнечных лучах золоченые купола. Маленькой девочкой испытывала она в этой церкви страх. Особенно, когда звонили колокола. Казалось, что сейчас начнется пожар или еще какое-нибудь бедствие. Когда подросла, страх сменился любопытством. Потом – безразличием. И лишь после того, как она осталась одна с Шуриком, – отец погиб в гражданскую, мать умерла от тифа, мужа в 37 году судили как врага народа, и он пропал бесследно где-то в лагерях Колымы, – отношение к церкви у Валентины Михайловны вновь изменилось. Она стала частенько приходить сюда, чтобы помолиться. Трудно сказать, да она бы и сама себе не ответила: верит ли в Бога или нет? – но это было единственное для Валентины Михайловны место, где она могла пожаловаться на свое одиночество, на так сложившуюся жизнь.

Перекрестившись, Валентина Михайловна обогнула церковь и оказалась на набережной Волги.

Поднимавшийся ветер рябил воду. Два рыбака сидели на берегу и не то рыбачили, не то любовались широтой разлива. Тарахтел у причала речной трамвай, покрикивали чайки. В лучах солнца поблескивала у берега тонкая полоска воды. Пустынный пляж сиротливо желтел песком. Здесь, на этом месте, недалеко от родника, Валентина Михайловна видела однажды, как купался в Волге Шурик. Плыл быстро, легко, нырял, фыркал… Вот он выходит из воды. Длиннющий, худой. Но руки и ноги крепкие, литые. Нос в веснушках, уши торчат… Валентина Михайловна даже остановилась, так ярко и почти реально представилось ей это видение.

«Как бы все было хорошо! Нет, надо же этой проклятой войне все изуродовать!»

Валентина Михайловна стояла на берегу, вспоминая ту октябрьскую ночь сорок первого, когда уплыл на пароме ее сын, как она жила все эти годы после войны, вспомнила тот день, когда пришло с фронта известие о Шурике. Она бы еще долго стояла здесь, вспоминая то одно, то другое, если бы не увидела старичка в военной форме. Опираясь на костыль, с трудом переставляя ноги, старичок шел в сторону парка Победы.

«Не опаздываю ли я?!» – забеспокоилась Валентина Михайловна и торопливо зашагала вслед за старичком.

У входа в парк она остановилась передохнуть, унять поднявшееся волнение.

«А вдруг и вправду узнаю сегодня?»

В груди у Валентины Михайловны похолодело.

«А что узнаю?.. Если бы Шурик был жив, давно приехал… Значит, другое: что был убит… А может, тяжело ранен? Контузило так, что забыл обо всем, что раньше было… Есть же и фильм, кажется, такой… Не узнает меня… А потом я ему все расскажу, и он вспомнит. Может, у него семья, дети… Понянчу хоть внучат!.. Один бы только денек пожить с ним рядом, увидеть его! Один денек!.. Или хотя бы знать, что он жив! Пусть только знать!..»

Она подумала, что даже если узнает о смерти Шурика – это будет лучше, чем неизвестность. Она выплачет его смерть и будет легче. С этими мыслями Валентина Михайловна и вошла в парк Победы.

Народу в парке было еще мало. За аркой входа две женщины торговали искусственными цветами.

Мемориал был отгорожен временным ограждением, за ним – солдаты, милиция. Валентина Михайловна достала из сумки фотографию Шурика, придерживая ее за краешек, прислонила к груди. Тут же, слегка покачиваясь, к Валентине Михайловне подошел парень лет двадцати пяти и стал рассматривать фотографию.

– А у меня отец там похоронен, – парень показал в сторону мемориала букетом из тюльпанов. – Положу вот цветы и уйду…

Не зная, что и ответить парню, Валентина Михайловна кивнула головой. Парень отошел к ограждению, начал о чем-то разговаривать с солдатами.

К десяти часам утра мемориал был окружен плотным людским кольцом. Чтобы лучше маневрировать, Валентина Михайловна держалась чуть в стороне от этого кольца. Всякий разговор о войне настораживал ее, она подходила ближе и внимательно слушала. Зачастую это были простые, мало героические рассказы, как, например, вот этого пожилого мужчины в черной фуражке.

– Высокая такая железнодорожная насыпь. По верху ее, как шмелиный рой, пули гудят. Высунуться нельзя. Командир кричит: «Вперед! В атаку!», а мы как приклеенные лежим. Страшно! Смельчак какой-то полез наверх, поставил пулемет, дал одну очередь. Смотрим, покатился вниз по насыпи. Убили… Второй полез – и второго нет, третий – и третьего… Командир какими только словами нас не обзывал! И трибуналом грозил – ничего не помогает, лежим! Потом слышим, стихло немного. Потом совсем тихо стало. Ушли немцы… Вот тебе и первый бой…

Валентина Михайловна подошла к мужчине, показала фотографию Шурика.

– Может, встречали где? Багорин Александр… – ей показалось, что сейчас случится нечто важное. – Он тоже в стрелковом был… – ее охватило волнение. – На пулемете…

Мужчина долго рассматривал фотографию.

– Нет, такого не встречал… У нас совсем другая часть была… К нам молодежь присылали, но я такого не встречал… Мне самому-то тогда двадцать лет было, а пришлют молодых, они сначала беспомощные. Смотришь за ними, как за детьми. Успокаиваешь перед боем: «Не бойся… Пообстреляешься… Привыкнешь…» А потом смотришь после боя… – и, взглянув на фотографию Шурика, на взволнованное лицо Валентины Михайловны, мужчина так и не договорил, что было после боя.

В одиннадцать часов утра к мемориалу подошла колонна с военным оркестром. Прозвучал гимн. После гимна – залп из орудий. И пошел поток людей к вечному огню, что горел у главного памятника мемориала…

К часу дня людской поток схлынул. Временное ограждение вокруг мемориала убрали. Ушел военный оркестр.

Заметив у могилы неизвестного солдата группу пожилых мужчин, Валентина Михайловна подошла ближе. Они стояли полукругом и отвечали на вопросы молоденькой корреспондентки.

– А вы какой эпизод из войны помните больше всего? – обратилась корреспондентка к старичку с костылем.

Старичок переспросил несколько раз, потом прищурил глаза, как-то испытывающе посмотрел на корреспондентку и начал рассказывать:

– Весной сорок второго. После боя… Очухался, стал щупать себя. Голова, грудь. Все вроде цело. Хотел встать на ноги – не могу, ранены. Обе ранены. Кровищи в сапогах!.. Перевязал я их кое-как… Оглядываюсь кругом – никого. И не пойму: в какой стороне наши? в какой немцы? куда ползти?.. Надо, думаю, санитаров дождаться, должны они после боя раненых собирать, а то уползешь еще к немцам…

Валентине Михайловне неожиданно представилось, что все это происходит с ее Шуриком, что это он, раненый, лежит на холодной земле, смотрит по сторонам, зовет, но никто не откликается.