Изольд Гинзбург - Интервью с самим собой

Мне очень нравились эти силовые работы – возить тачки, носить носилки, рыть землю, бить кувалдой. Я проделал еще много мелких работ – по дню, по два, по три на каждую. Так, ставили стапеля. Носил бревна, их клали друг на друга, скрепляли скобами. Из плотницких работ я делал еще щит для цементного замеса, строил плоты, пилил бревна, доски, арматурное железо, разбирал стены, работал на лебедке, устанавливал, стоя по пояс в воде, треноги в реке для запруды. Делал цементные замеси для бетонирования – три ведра песка или гравия на ведро цемента и ведро воды. Через несколько минут танца с лопатой вокруг этой кучки замес готов.

Бетонировал, расшивал швы. Расшивка швов не тяжелая работа, но цемент сильно разъедает пальцы рук – надо смочить щели камней, и, беря из ведра раствор рукой или мастерком, заделывать швы. Заливал насос, двигал трубопровод. Для этого почти все строители человек до 60 повисали на 4-х вагах. Две лебедки тянут по стапелям отрезанную часть трубопровода весом в 22 тонны и длиной 45 метров. Льет дождь, но мы, по команде повиснув на вагах, приподнимаем трубу и передвигаем ее на новое место под крики, смех и дружные наши усилия. Это одни из лучших минут на стройке.

Еще ставил телеграфные столбы, носил воду для столовой, мастерил стол и скамейки для красного уголка, ездил в Выборг на машине грузить лебедку, тросы. Итак, я работал на стройке почти на тридцати видах разных работ. Разумеется, вместе с другими. И чувствуешь, как создается коллектив, как дружно и слаженно идет работа, без споров и отнимающих силы склок. Коллектив все-таки большое дело и создать его не так-то просто.

С людьми я сближаюсь трудно, но уж если сближаюсь, то надолго. На стройке я старался познакомиться со многими, если не со всеми.

Читал мало, старался не уединяться, а быть больше с ребятами, играл в домино, в карты (научился в преферанс), в шахматы, в волейбол, в городки, собирал ягоды, ходил в лес, загорал, купался. Особенно любил дежурить ночью. Заранее на ночь наколешь дров, наберешь досок и целую ночь горит костер, а ты любуешься красотой летней ночи, мерцающими звездами. Тишина, лишь изредка застрекочет кузнечик в траве и где-то вдали залает собака. Огонь весело трещит, красные огоньки жадно лижут дерево, тлеют угли, тепло. Иногда сноп искр взовьется ввысь и тогда приятно смотреть, как во мраке разлетаются и гаснут искры, а снизу, словно на помощь в их общей борьбе с ночью, с мраком летят, кружась, еще и еще. Лежишь и думаешь о людях, о себе, о человечестве…

Любил слушать радиоприемник. Чувствуешь, что мир живет – в радости ли, в печали, что ты не один не земле. На разных языках говорят, играют, поют и, даже не понимая языка, я готов слушать долго, вслушиваясь в прелесть незнакомой речи. Люблю слушать музыку. Вообще колесико на приемнике кажется мне волшебным, малейший его поворот приоткрывает уголок жизни мира.

Несколько слов о Тоне Дрогайцевой. Чудесный работник, чуткий, отзывчивый человек. Вместе с тем исключительно скромная и даже немного застенчивая. Она превосходно работает, ни когда не отказываясь ни от какой работы, наоборот, жалуется, если работа попалась легкая или ее мало. Она в этом отношении любого парня нашей бригады затыкала за пояс. Когда нам требовался отдых, она продолжала работать. Даже мне, сравнительно сильному парню, трудно было с нею сравниться. На вид она не очень сильная, и часто я с удивлением и с восхищением видел, как она без отдыха возила тачки, или их нагружала, или била молотом не хуже любого парня. Она живет в общежитии, и ей часто приходиться совмещать работу с учебой. Так, одно время она работала проходчиком в шахте на строительстве Ленинградского метро, где не всякий мужчина справляется с отбойным молотком.

А после этого еще шла на лекции в институт. Действительно, большая и трудная работа делает человека скромным. Она была в бригаде, состоящей исключительно из ребят, бригадиром. Я сейчас отдыхаю вместе с ней в доме отдыха. Она скучает, торопится с отъездом, читает книги. Серьезный человек, она не ходит на танцы и не умеет веселиться. Но твердо знает, что в этой жизни не пропадет.

Много, очень много хороших ребят было на строительстве, не жалеющих себя в работе, чутких товарищей. Так, Леня Андреев и Изя Райхберг были прекрасными организаторами, хорошо управляли своими участками, их уважали и слушались. Веселые и интересные в жизни, они были чутки к ребятам и нисколько не задавались. Стройка, как какой-то могучий горн, сожгла всю труху, слабую и себялюбивую, закалив еще больше сильных и скромных, умеющих, любящих и желающих работать.

11.10.50 г.Я замотался. Живу какой-то бурной жизнью, вертясь как белка в колесе среди людей в постоянных заботах, хлопотах, тревогах, делах. Берусь за тысячи дел, силы чувствую необыкновенные. Если тебе верят, если у тебя что-нибудь получается – сердце пылает и ощущаешь столько сил, что, кажется, сделал бы любое невозможное.

Меня выбрали в курсовое бюро ВЛКСМ на культсектор. Появились сотни хлопот. Нужно организовать художественную самодеятельность, экскурсии в Эрмитаж, Петропавловскую крепость, Исаакий, театр и так далее, нужно организовать и провести диспут на литературную тему. Кроме того, я в бюро шахматной секции, надо организовать помещение и провести турниры. Сегодня записался в четвертьфинал первенства Ленинграда по шахматам, а это очень серьезный турнир. Также начнутся межвузовские соревнования по шахматам, первенство института. Но этого мало. Я занимаюсь в гимнастическом кружке – нужно к январю получить третий разряд по гимнастике. А как не записаться в такие замечательные кружки, как философский, английского языка, хор или драмкружок, где хотят поставить пьесу? Нужно будет на смотре художественной самодеятельности что-нибудь почитать. Кроме того, я хочу вести шахматный кружок на нашем курсе. Одно время в начале года я с большим подъемом писал в нашу институтскую газету. Потом были собрания: курсовое комсомольское, факультетское, конференция, профсоюзное собрание, заседания бюро, вызовы в Комитет комсомола.

По воскресеньям хожу в Эрмитаж слушать лекции по искусству, прочел «Историю искусств» Гнедича, «Автомонографию» Грабаря.

Я наслаждаюсь повестями и рассказами раннего Горького, хожу в Эрмитаж раз в неделю, читаю книги по искусству и философии. Но ведь надо же и учиться. Я, правду говоря, не люблю ни одного нашего предмета, даже ненавижу некоторые, вроде теормеха, злюсь на себя – зачем я сюда пошел? Я люблю как раз те предметы, которых у нас нет, хожу в Публичку заниматься искусством, историей, философией. Тем не менее кашу я заварил большую, и мне самому интересно, как я ее буду расхлебывать, сумею ли справиться со всем этим. Попробую, ведь интересно!