Анатолий Репецкий - Всему свое время

Как же это все у них начиналось? Ему сейчас трудно вспомнить, но то, что первый шаг был сделан именно в Бо-Риваж – несомненно. Ближе к вечеру на ее верхней террасе, куда послеполуденный ветерок уже приносит с моря желанную прохладу, неизменно собирался кружок городской интеллигенции. Большинству из них около шестидесяти, есть и постарше, и тема Крымской войны среди множества других нет-нет, да и займет главенствующее место. Они всё еще жили ею, и она властно напоминала о себе. Вскоре они сперва с удивлением, а затем и с радостью для себя заметили и молодых участников дискуссий, которых со временем становилось все больше. Россия только начинала выходить из беспросветного мрака той ночи, в какую ее погрузил до смерти напуганный декабристами император Николай 1. Потихоньку начинала возрождаться общественная жизнь и в ней политическая печать. Ведь благодаря ей стали известны слова, с которыми обратился князь Горчаков к русской армии, после того, как защитники города перешли по наплавному мосту на Северную сторону.

«Храбрые товарищи! Грустно и тяжело оставить врагам нашим Севастополь, но вспомните, какую жертву мы принесли на алтарь отечества в 1812 году! Москва стоит Севастополя! Мы ее оставили после бессмертной битвы под Бородином. Тристасорокадевятидневная оборона Севастополя превосходит Бородино. Но не Москва, а груда каменьев и пепла досталась неприятелю в роковой 1812 год. Так точно и не Севастополь оставили мы нашим врагам, а одни пылающие развалины города, собственной нашей рукой зажженного, удержав за нами часть обороны, которую дети и внучата с гордостью передадут отдаленному потомству!»

Совершенно неизвестны были князю, отдавшему приказ оставить город, настроения его защитников, покидающих Южную сторону, особенно моряков. Величественная тень адмирала Нахимова стояла перед входом на плавучий мост: « Нам нельзя уходить, мы никакого распоряжения не получали; армейские могут уходить, а у нас свое, морское начальство; мы от него не получали приказания; да как же это – Севастополь оставить? Везде штурм отбит; только на Малахове остались французы, да нам только приказ, и мы их за два часа штыками в море сбросим! Мы здесь должны умирать, а не уходить; что же об нас в России скажут?» – Так говорили моряки и у многих на глаза навертывались слезы, старики же матросы плакали навзрыд. Они были из тех шестнадцати тысяч моряков, сошедших с потопленных ими в Севастопольской бухте кораблей и выдержавших под руководством Корнилова, Истомина и Нахимова величайшую осаду, подобной которой не было прежде в человеческой истории. На Северную сторону из их числа перешло восемьсот человек.

Вначале все сведения о прошедшей войне потрясенный народ черпал только из уст ее участников, но вскоре заговорила и российская печать. Нам стали известны подробности конференции, завершившейся в Париже 30 марта 1856 года. Когда французский посол в Вене барон де Буркнэ ознакомился с подписанным там мирным договором, то он воскликнул: «Никак нельзя сообразить, ознакомившись с этим документом, кто же тут победитель, а кто побежденный». Они сидели на террасе, когда граф Мамуна прочел это в «Русской старине».

– А что тут соображать, – заметил Василий Васильевич, – когда мы оставили южную часть города, то неприятелю никаких ключей от Севастополя не передавали. Мы просто взорвали все свои укрепления, и перешли на Северную сторону. А враг еще целых два дня не решался вступить в город. И само известие о том, что русские по длинному мосту переходят на Северную сторону, было для французов с англичанами неожиданным настолько, что они в него сразу не поверили. Да и как же поверить, если никакого поражения мы не потерпели, а подчинились приказу главнокомандующего князя Горчакова. Приказу столь же бездарному, как, впрочем, и сам Горчаков.

– Могу поддержать вашу мысль, – вмешался Иван Дмитриевич, – как историк, посвятивший многие годы своей жизни изучению Крымской компании. Смею вас заверить, что ни в сражении за Севастополь, ни в целом в войне союзники не смогли одержать победы над Россией. Всему миру известны те огромные по своим масштабам цели, которые Франция в союзе с Англией поставили перед своими армиями после того, как они объявили войну России. Хотя нет, эти замыслы существовали, наверняка, в головах если уж не первых лиц, то у их премьеров и министров, и тем более у полководцев еще задолго до вторжения. Британский кабинет под руководством лорда Пальмерстона уже строил и подробнейшим образом разрабатывал планы отторжения от России Крыма, Бессарабии, Кавказа, Финляндии, Польши, Литвы, Эстонии, – этот список обширен, но я не стану его продолжать, чтобы не утомлять вас напрасно. Вы, может быть, уже слышали остроумный стих на эту тему, но он так точен, что не удержусь от соблазна повторить его еще раз.

Как в воинственном азарте

Воевода Пальмерстон

Разделяет Русь на карте

У казательным перстом!

Мы знаем, ничего запланированного у них не получилось. Обломав зубы об упорное сопротивление защитников Севастополя, Наполеон уже в феврале 1855 года, когда дела у интервентов были еще довольно блестящи, используя, как повод, смерть царя Николая, выпустил первую ласточку в сторону его преемника императора Александра Первого, передав ему соболезнования через третьих лиц. Возможно, император Франции уже почувствовал всю бесперспективность затеянного ими дела, и эти соболезнования можно было понимать как намек на будущее сближение. Неприятности у союзников начались еще до Севастополя. На Балтийском и Белом море у англичан дело не пошло дальше сожжения одной единственной крепости и обстрела прибрежных городов. А высадившийся на Дальнем Востоке англо-французский десант был буквально сметен штыковой атакой наших воинов. Вот как описано это в журнале «Морской сборник», я вам сейчас процитирую: «Подойдя на пушечный выстрел французский 50-ти орудийный фрегат, открыл такой шквальный огонь, что наши артиллерийские позиции были совершенно изрыты, изрыты до того, что не было ни одного аршина земли, куда не попало бы ядро. После того, как наши батареи были неспособны отвечать, двадцать две неприятельские шлюпки, полные народом, устремились к берегу, где высадился беспрепятственно в огромном количестве. Враг, учитывая нашу малочисленность, вполне обоснованно рассчитывал на скорую легкую победу. Но тут прозвучала грозная команда наших офицеров «вперед в штыки», что, будучи исполнено с быстротой и стремительностью, опрокинуло неприятеля вспять. Бегство врагов – самое беспорядочное, и, гонимые каким-то особым паническим страхом, везде преследуемые штыками наших лихих матросов, они бросались с обрывов сажень шестьдесят или семьдесят, бросались целыми толпами, так что изуродованные трупы едва успевали уносить в шлюпки. Окончательное действие сражения было дело на штыках. Сбросив неприятеля с горы наши стрелки, усевшись на обрывах, могли бить неприятеля на выбор, пока он садился и даже уже когда сидел в шлюпках. При всей беспорядочности отступления удивительно упрямство, с каким эти люди старались уносить убитых. Убьют одного – двое являются взять его; их убьют – являются еще четверо; просто непостижимо. Всякому военному покажется это невероятным, как мы столь малыми силами совершили беспримерное дело – отражение французско-английского десанта, вчетверо сильнейшего. Жалкие остатки десанта добрались до кораблей; флот снялся с якоря и, поставив все паруса, ушел в море. Мы победили».