Дмитрий Петровский - Дорогая, я дома

Ты просыпаешься в палате от стука в дверь, крика «подъем!», от утреннего солнца… В голове немного туманно, и ты помнишь, что что-то такое случилось вчера, что-то изменилось. Что-то сделало твое пребывание здесь осмысленным, и ты знаешь уже, чем будешь заниматься здесь до конца смены… но только не помнишь, что это было.

Оксана уже встала, оделась и застилает кровать. Лиза спит и выглядит на белой подушке настоящим трупом. Оля зевает, тянется – так и ждешь, что с зевком, по-мужски, скажет «бля-а-а-а…», как делают все парни.

И думаешь о том, что в Европе есть места, где женщины спят в пеньюарах, на огромных кроватях с пологом, но теперь у тебя есть что-то, чего нет у них…

– Париж, город влюбленных.

– Рио-де-Жанейро, танцы всю ночь.

– Италия.

И только тогда вспоминаешь его.

С утра нас строили на линейку, поднимали флаг, потом поотрядно вели в столовую. Я увидела его там во второй раз – он был вожатым, вел свой отряд, по дороге разговаривая с нашей Анечкой – наверное, о своих вожатских делах. Потом они вместе ели, за одним столом, а мы с девчонками – за нашим, и я смотрела на него через всю столовую, с трудом поднося ложку ко рту.

– Стремный пацан, – услышала я вдруг низкий Олин голос.

Я вздрогнула и уставилась на нее. Кто-то из вчерашних парней шел через зал.

– Вчера вроде целовалась с ним на дискотеке. Не помню. Он мне еще водки наливал на улице. Я после этого кого хочешь поцелую…

Парень подошел, о чем-то заговорил с Олей, а она демонстративно закатывала глаза. Кажется, обещал достать лодку, если мы пойдем купаться.

– А чо, девчонки, пойдем сразу, как поедим. На лодке загорать можно, – отвечала Лиза.

Я представила себе Лизу загорающей, и мне стало смешно.

Он, в другом конце столовой, встал, взял тарелки – свою и Анину, – отнес в мойку. Сильная рука, согнутая в локте, держала их так легко и изящно… Где-то есть места, где женщин приглашают кататься на яхтах – и они загорают там в шезлонгах, на белоснежной палубе. Он прошел вместе с Анечкой мимо, и я проводила его глазами – снизу вверх, снизу вверх…

В палате, пока девчонки собирались, я рассматривала себя в зеркало. Рыжие волосы, грубый крестьянский нос, куцые ресницы, водянистые глаза – непонятно, зеленые или голубые.

– Кирка, кончай в зеркало пялиться! Мы готовы…

Оля надела купальник, и я с удовольствием заметила, что у нее совсем нет груди.

– Я догоню, идите!

Они ушли, я осталась в палате одна. Не люблю переодеваться при всех. Сумка забилась под кровать, вместе с ней вылезли клочки газеты «Комсомольская правда», наверное той, в которую была завернута вчерашняя бутылка. Большая фотография профессора Лебединского, черно-белая, зернистая, ниже – про группу «Агата Кристи», которая мне вообще-то нравилась тогда, справа – заметка о том, что компания «Дойче Люфттранспорт» начинает регулярные рейсы в Москву, еще ниже – колонка происшествий.

«Трое девочек-подростков связали в школьной раздевалке одноклассника. По рассказам пострадавшего, они жестоко издевались над ним, били ногами и принуждали к извращенному сексу. Все трое исключены из школы, дело передано в районную прокуратуру. Подробности не разглашаются».

Я скомкала обрывок газеты и сунула в карман джинсов. Представила себе этих девчонок, должно быть таких же грубых, как Оля, и парня, скорее всего отличника и тихоню, – на заплеванном полу в вонючей спортивной раздевалке. Били ногами… в кроссовках или в туфлях на каблуке? И зачем он, дурак, все это рассказал?

Есть места, где солнечные, смеющиеся люди на такое неспособны.

На озере я снова увидела его. Он с разбегу кидался в воду, встряхивал мокрыми волосами, звал Анечку купаться. Она сидела на берегу и читала газету. Кажется, тоже «Комсомолку».

Смена в лагере потекла своим чередом. Мы праздновали вотяцкие праздники, участвовали в соревнованиях, в которых надо было понимать удмуртский язык – спотыкающуюся скороговорку поднимающихся и падающих интонаций. Еще был конкурс красоты, в котором каждый отряд выставлял свою претендентку. Мы отправили Оксану, и она взяла приз «мисс Скромность».

– Снегурка молодец, – довольно ржала Оля. – А чо, могла бы и я участвовать! Почему я не мисс Скромность?

В волейбол наша команда выиграла у соседнего коттеджа – все парни играли неуклюже, но наши были брутальнее. Оля прыгала на своих длинных ногах выше всех и орала на наших противников так, что те пригибались.

Зато за игрой вожатых я следила безотрывно – как красиво он вставал к линии, подбрасывал мяч, легко и хлестко бил по нему ладонью… Ему, наверное, надо играть в теннис – ведь где-то в Европе есть места, где мужчины после работы играют в теннис на белоснежных кортах и произносят:

– Сет.

– Гейм.

– Матч.

Я пробовала курить, я пила с парнями и девчонками, играла в бутылочку, два раза мы сбегали из лагеря ночью к туристам, у которых были палатки «за территорией» и с которыми Оля где-то успела познакомиться. Один раз нас поймали и чуть не отправили домой.

Я ни разу не заговорила с ним за это время – если не считать той дискотеки, где мы потанцевали с ним один медляк и он что-то спросил меня, но я не расслышала – и только смотрела на него и чувствовала его руки на моей талии – и мне так хотелось, чтобы он сжал ее чуть крепче… Если бы после танца, так же молча, он взял меня за плечи, увел куда-нибудь, что-нибудь сделал – я бы пошла, и я бы разрешила, что бы он ни захотел…

Но он просто улыбнулся, показал белые зубы – и ушел танцевать к своим вожатым, извиваться в лучах фонарей, ухватив за плечи Анечку.

И все лица вокруг мелькали в разноцветных огнях так отчетливо и отвратительно – вотяки, в тренировочных штанах, старых белых кроссовках, с лицами, похожими на чернобыльские картофелины, – и они, наши вожатые, – как сверхлюди в этом паноптикуме.

Уже когда смена подходила к концу, я один раз увидела его после обеда на крыльце коттеджа. Он сидел, перелистывая газету. Я увидела его из окна и осторожно вышла. Он сидел так спокойно, так безразлично, только один раз остановившись глазами на каком-то месте газетной страницы. Я посмотрела через плечо: он читал «Комсомолку», и я увидела все ту же фотографию профессора Лебединского.

– Привет! – сказала я неуверенно.

Думаю, он меня не узнал, – лицо у него было типа «не помню, откуда помню», но не сказал об этом, а просто весело поздоровался.

– Скучаешь? – спросила я еще более неуверенно.

– Да нет. Аню жду. Вот газету читаю! – Он, заметив мой взгляд, быстро перелистнул страницу, немного помолчал. – Смена скоро кончится, да?

– Ага, – ответила я.

– В королевскую ночь, наверное, оторветесь. – Он имел в виду последнюю ночь в лагере, которую почему-то называли королевской.