Дмитрий Раскин - Борис Суперфин

«Ну как знаешь», – Ольга устала от его квартирной эпопеи. Борис это видит, но она человек долга и доведет, конечно же, до конца. Гонорар ей надо бы увеличить, но как-то неудобно с ней об этом. Еще подумает, что он считает, будто квартира не продана из-за мизерности стимула для нее. Самое скверное – придется согласовывать с Инной. А та найдет множество аргументов, дабы отказать или же скажет, чтобы он заплатил Ольге из своей доли. Кстати! Он именно так и сделает. И не надо никакой Инны. Только Ольге заранее говорить не будет – после продажи квартиры заплатит и всё. А проговаривать вслух неудобно как-то. А доплатить после, добавить сумму, которой Ольга не ждет – так интереснее, и как-то даже театрально…

Ольга уже спешила по каким-то своим делам: «Боря, до вечера». Он закрывал квартиру сам, всё у него получилось, пальцы помнили, как управляться с ключами.

В холле первого этажа, как только вышел из лифта, столкнулся с Торопкиным. В том сентиментальном расположении духа, в каком Борис пребывал сейчас, он обрадовался даже ему: «Николай Никитич!» Тот чисто автоматически ответил на рукопожатие и начал выговаривать Суперфину за то, что последние его арендаторы оставили пакет с мусором на лестничной клетке. Говорил всё это так, будто случилось не год назад, а вчера только. Борис умилился, ответил, что Николай Никитич как-то совсем и не постарел за эти годы. Комплимент не смягчил Торопкина. Он был старшим по подъезду и должностью этой чрезвычайно гордился. Кстати, он сам себя и назначил. В остальных четырех подъездах дома ее не было – ни в советские времена, ни уж тем более, когда дом стал товариществом собственников. Торопкин был помешан на чистоте. Конфетный фантик, оброненный ребенком, чьи-нибудь недостаточно тщательно вытертые о половик ноги – всё оборачивалось скандалом. Словом, такой вот местный унтер Пришибеев. В детстве Борис боялся столкнуться с ним на лестнице или в холле. Но если он был с дядей Яковом, то Торопкин начинал с ним сюсюкать. Борис брал за руку дядю Якова, «для наглядности», чтобы Торопкину было ясно, Боря, представляет нечто целое с дядей Яковом-генералом. И на фальшивое добросердечие «старшего по подъезду» пытался ответить вежливой, но снисходительной улыбкой. Жена Торопкина – тушенка в бигудях (по доброму выражению Бэллочки) – гордилась им чрезвычайно: «На моем Николайникитиче только все в доме и держится».

Когда Борис жил здесь, всегда знал, Торопкин наблюдает за ним и его домашними. Так, например, выбрасывает Борис мусор в контейнер и чувствует на своих лопатках взгляд Николая Никитича из окна. (Привет ему от его дрезденского брата по разуму.) Пусть ни Борис, ни Инна, ни Илюша ни разу не вываливали мусор мимо, точно так же, как не харкали в подъезде на пол, но мало ли что! Торопкин на страже. Жители подъезда? Посмеивались над ним, но не связывались. К тому же от человека есть польза все-таки.

Однажды Борис подслушал, как Николай Никитич разговаривает с только что нанятой в дом уборщицей. Пожилая, блеклая женщина моет ступеньки, над нею, пролетом выше стоит Торопкин, дает руководящие указания. Сколько чванливой вельможности в каждом слове, в каждом жесте! Будто это, по меньшей мере, какой-нибудь начальник Беломорканала. А дальше было еще интереснее: он стал обещать ей свое покровительство (!) если она будет добросовестно мыть пол.

Уборщица слушала всё это, продолжая мытье. Почему не послала его по матери вместе со всеми его указаниями и со всем покровительством? То ли наслушавшись за жизнь разного всякого, не обращала внимания, то ли… понимая, конечно, что никакой он ей не начальник, молчала, соглашалась на всякий случай.

Борису Торопкин попортил немало крови, когда началась эпопея со сдачей квартиры. Николай Никитич скандалил с арендаторами. Почти каждый день названивал Борису, грозился настучать в налоговую, в милицию, а если у него снимали иностранцы, то еще и в ОВИР. Чего добивался? Власти. И не только над арендаторами, но и над самим Борисом. А первыми постояльцами у него были немцы, и они вообще не могли понять роль этого рассерженного человечка и в какой мере они должны его слушаться. Пришлось объяснять этому «подъезденфюреру», что он сдает квартиру официально, платит налоги, и, стало быть, стучать на него бессмысленно, и ни о какой зависимости Бориса от настроения и физиологии уважаемого Николая Никитича не может быть и речи. Торопкин на какое-то время стихал. Но потом повторялось снова. И это несмотря на то, что Борис действовал не только кнутом юридической аргументации, но и пряником (буквально). Подарочек к Новому году, чего-нибудь супруге Торопкина к восьмому марта, к чаю. Притом, что Торопкин глубоко уважал Бориса и чуть что, звонил к нему за советом по правовым вопросам, вилял хвостом. Но он раб своего характера. А сладость административного восторга была для него выше не только приличий, но и корысти.

Когда Суперфин уехал, Торопкин дергал нервы Ольге. Она, конечно, не столь впечатлительна, как Борис, но живой же человек. За это тоже Суперфину неудобно перед Ольгой, пусть она никогда не попрекала его Торопкиным.

Вот перед ним Торопкин: личико собрано в костистый такой кулачок, может быть, даже в фигу, крашеные в густочерный сапожный усики и остатки волос, но, в самом деле, как будто не постаревший. Не подвластен времени, равнодушен к его ходу. Он, наверное, был всегда. Не заметивший ни распада империи (сколько бы он по ней ни ностальгировал), ни попыток свободы, ни новой реакции, ни чего-нибудь еще в этом роде столь же поверхностного и преходящего по сравнению с его борьбой за то, чтобы в подъезде не горел лишний свет. Вне истории, превосходит ее этой своей озабоченностью чистотой на лестничной клетке. Подозрителен, раздражён, ценит эту свою раздражительность до чрезвычайности. Всегда готов сигнализировать. О чем, собственно? Не суть и важно. Кому? Тоже детали – всегда найдется кому. Он, казалось, имеет какое-то превосходство над жизнью. Превосходит ее метафизикой управдомов? А так что?.. Его борьба с соседями за то, чтобы они вовремя сдавали деньги на лампочки для лестничных клеток и иных мест, в общем-то, увенчались успехом. Борьба, на которую и ушла его жизнь.

Звук входной двери. В холле Миша Механик: «А-а! Боря. Чего не позвонил, что приедешь? – Следует объятие с последующим троекратным похлопыванием Суперфина по спине. – «Ну, как ты, Боря? Рассказывай. У меня потрясающе. Только что вернулся из Штатов. Давай, поднимайся ко мне. Дела?! Ладно, еще успеешь. Пойдем-ка. Я приглашаю. Пойдем-пойдем-пойдем. Ты не помнишь, сколько лет я тебя не видел?»

Торопкину в звуке двери, закрывшейся за Мишей Механиком, послышалась некая фальшь и он, потеряв интерес к Борису, пошел проверять пружину.