Владимир Ушаков - За тридевятью морями

– Что-о-о? Третирую? Я измываюсь? Я? Над своей женой? Да Вы что несете? Вы что тут все с ума посходили? Откуда такие наговоры, эти бредни?

Один из членов бюро, как будто только этого и ждал, вскакивает и гневно мечет словесную тираду в Ершова:

– Ну и ну! Наши слова для него бредни. Нет, Вы все слышали? Как, да как Вы себя ведете в Райкоме комсомола? Вот! Он даже здесь себе такое позволяет! Мы здесь несем… Гнать его в три шеи из комсомола!

– Ершов! – поддержал своего коллегу другой член бюро, – Если Вы не прекратите так выражаться, мы с Вами поговорим по-другому. Хотите расстаться с комсомольским билетом? Мы Вам это устроим. И из армии Вас выставят в два счета.

– Я буду защищать свою честь, достоинство и имя где угодно. Перед Вами, в Горкоме комсомола, в ЦК ВЛКСМ, в суде! Все соседи подтвердят, что я люблю свою жену и ребенка и забочусь о них. И, если я тут что-то грубо высказался, сказал грубо, извините, конечно. Ну, не было ничего такого! Хотите приведу к Вам сюда свою жену, родителей. Не будет же мой отец, уважаемый человек, Вас обманывать? Или Вы ему тоже не поверите?

Пылкая, эмоциональная речь Ершова производит впечатление на Секретаря и на членов бюро, которые попрятали глаза и уткнулись в свои бумажки. Двое членов перешептываются. Секретарь в задумчивости теребит листочки бумаги и начинает укладывать их в папку. В кабинете устанавливается тишина.

– Хорошо, Владимир, э… Владимир? – Секретарь смотрит в бумаги.

– Максимович. Владимир Максимович. Кто Вам мог такое на меня наговорить? Как это не порядочно. Это чудовищно. Так оклеветать человека!

Секретарь негодующим взглядом окидывает по очереди всех райкомовцев:

– Мы верим Вам, Владимир Максимович! Если Вас кто-то пытается оклеветать, опорочить, мы с этого человека спросим со всей строгостью и ответственностью. Но не дай Вам, как говорится…, если Вы нам здесь говорите не правду! Мы тогда проведем расследование, и для Вас, если факты подтвердятся, может все очень плохо закончится. Мы думаем, то есть, мы уверены, что советский офицер, комсомолец, должен быть, вернее сказать, и на самом деле хороший семьянин и любящий, заботливый муж и отец. Мы Вас не задерживаем больше. Держите высоко марку и честь комсомольца и готовьте себя уже сейчас к вступлению в КПСС. А для этого Вы должны быть активны, инициативны, дисциплинированны, честны, верны заветам Ильича. Всего хорошего!

– Всего хорошего!

Как только Ершов вышел из кабинета Секретарь напускается прежде всего на того члена бюро, который напоминал ему о подметном, как оказалось, письме.

– Вы что мне здесь…

– Есть письмо. Сигнал, так сказать. Мы посчитали должным на него отреагировать.

– Отреагировать. От кого письмо? Почему мне его не показали?

– Не хотели загружать, утомлять Вас.

– От кого письмо? Еще раз Вас, Голубев, спрашиваю!

– От какой-то Елены Быстровой.

– Вот именно от какой-то! Телефон, адрес этой Быстровой у Вас есть? Вы с ней хоть сначала переговорили по поводу ее письма. Нет? Значит, это анонимка! И писала это письмо никакая не мадам Быстрова! Вы понимаете, что меня подставили?! Вы, голубчики, дискредитируете в моем лице весь ленинский комсомол! В такое положение своего Секретаря поставили! Позор! Мне так стыдно было! Я еще вернусь с Вами к этому вопросу! Жаль, что сейчас спешу, – А Вы, Голубев, Голубев Вы наш сизокрылый, пишите мне объяснительную. Все! Мы еще с Вами на эту тему побеседуем!

Владимир стоит около высокого, стройного часового в аксельбантах. Солдат цепким натренированным взглядом сверяет фотографию в документе с лицом оригинала и, захлопнув паспорт, возвращает его владельцу. Козырнув, пропускает Ершова в Генштаб.

В коридоре открывается дверь одного из кабинетов. Из нее выходит полный генерал-майор и бежит потный мимо Володи. Ершов, нервничая, прохаживается по коридору. Идущий мимо Владимира генерал-лейтенант приветствует его кивком головы. Володя, став по стойке «смирно» тоже ему кивает в ответ. От неожиданности, что с ним первым здоровается генерал, как-то растерянно и робко. Вскоре и Ершова приглашают за дубовую дверь, где его встречает полковник с золотой заколкой для галстука и широкой золотозубой улыбкой:

– А, женатик! Заходи! Заходи! Заждались. Садитесь. Тут, значит, такое дело. Отгуляли отпуск?

– Отгулял.

– Мы подумали… Поскольку в Москве сейчас нет потребности в переводчиках испанского языка…

Удивлению Владимира нет придела:

– Как так нет? В Москве и нет?

– Так! Нет! Сейчас нет!

– Я из Москвы никуда не поеду! Я – москвич.

Полковник багровеет и подскакивает на стуле:

– Поедите, лейтенант! Как миленький поедите! Куда пошлем, туда и поедите! Куда Вы денетесь? Присягу давали? Давали! Или желаете под военный трибунал? За дезертирство? Очень даже можем устроить! В Норильск тебя…

– Вас.

– В Норильск Вас, конечно, нельзя послать. Хотя следовало бы.

– Это почему следовало?

– Получили мы Ваше послание, в котором Вы клевещете на уважаемого генерала.

– Понятно. Клевещу?

– Клевещете. Но товарищ генерал на Вас не в обиде. Возможно, Вы его с кем-то спутали или номер машины по ошибке не тот указали. Это хорошо, что Вы так реагируете на неприглядные вещи, которые, к сожалению, имеют у нас место иногда быть. Но уж Вы если решили на кого пожаловаться, то называйте фамилию, конкретно. А так все голословно. Очернительством это называется. Вот как! Бездоказательным очернительством! Поняли?

– Понял.

– Итак, на север мы Вас не пошлем. Там Ваша теплокровная супружница всё себе на свете отморозит. Короче, поедите, дружок, в Туркмению. В Янгаджу. Счастливо! В добрый путь!

Мария, Володя и их сынишка едут в поезде, идущий в Ашхабад. За окнами бурханы, сопки. В плацкартном вагоне жарко, душно. Мария поит Энрике водичкой из бутылки. На соседних сиденьях и полках разместилась многодетная семья туркмен в национальной одежде. Туркменчата с визгом носятся по вагону. Вперед-назад. Вперед-назад. По проходу протискивается русская бабка и предлагает пассажирам конфеты на палочках из топленого сахара:

– Кому петушки, курочки и прочие фигурочки?

Детишки жалобно смотрят на мать, на бабку, на сахарные конфетки, глотая слюньки. Но мать от них отмахивается. Мария достала из сумки пакетик с карамельками и дает по конфетке двум ребятишкам. Тут же к ней подлетели еще четверо сорванцов с протянутыми ручонками:

– Дай! Дай! И мне!

Пакетик с конфетами быстро пустеет. Володя надувает ртом пустой пакетик и хлопает им о ладонь. От звука взрыва все вздрагивают. Мария замахнулась на Володю кулачком:

– Тише ты! Что делаешь? Ребенка напугаешь!

Володя, съежившись, развел руками, мол, все, больше ничего в пакете нет и, скомкав, выбрасывает пакет в открытое окно.