Игорь Макаров - Сказки моего детства и прочая ерунда по жизни (Неоконченный роман в штрихах и набросках)

В общем, мы пилили на машине посреди лета по дрянному проселку. Впрочем, проселок этот был не совсем дрянным, поскольку дождя давно не было, и проезжим он был во все времена, кроме дождливого, так как в наших местах почва всё чаще тяжелый или, в крайнем случае, средний суглинок, который превращается при дожде в довольно крутую хлябь, а езда, особенно с лысой резиной, по нему довольно утомительное занятие, в чем я убеждался неоднократно. Особенно после того памятного случая, где мы тащили на себе подобный Газончик двадцать четыре километра, что заняло двенадцать часов, да ещё ночью, да ещё я был ребенком.

Надеюсь, что мы разобрались и с просёлком: он был вполне проезжим, если не великолепным. Скорость была километров в пятьдесят, так как подобные машины не выжимали из своих лошадей больших скоростей под грузом, то следует считать, что отец жал на полную железку, и мы бодренько катили, продираясь сквозь рой всяких бабочек и мошек, что густо клубились в свете фар. Совсем неожиданно в пучке света мелькнул заячий хвост и начал быстренько состязаться по скорости с нашим железным другом, нехило мельтеша задними и передними лапами и тряся им в такт ушами. Что там последовало? Конечно, вы правы! До сели молчавшее создание рядом со мной, поскольку оно вместе со мной и отцом, отмахало не менее двенадцати часов вилами и граблями, и, следовательно, несколько приуставшее, вдруг завошкалось, заерепенилось, запрыгало и заверещало, словно заяц в волчьей пасти. Смысл всего этого верещания сводился, впрочем, только к одному – поддать газу и задавить этого противного парнокопытного рода зайцев. На что отец целомудренно заметил, что один фиг, но этого зайца никто и есть не будет. Отец был прав: ни зайцев, ни кроликов, ни под каким гарниром, даже со сметаной, мы просто тогда не ели. Мы брезговали не только этими самыми зайцами и кроликами, но не ели даже сало, поскольку были зажратыми вконец. Отчего – отчего, а от шмата сала с картошечкой я теперь бы не отказался.

Впрочем, заяц продолжал усердно чесать от нас во все свои заячьи лопатки, но отец, кажется, прибавил несколько газу, что, впрочем, не мешало ушатому держать перед нами фору в несколько заячьих корпусов. Требование крови со стороны брата стали невыносимы, а гонки всё продолжались, и даже отца они захватили.. К нашему глубокому сожалению, заяц счёл нужным, видимо, сходить в кусты, и покинул гостеприимную трассу сенокос – З-ри, что повергло в ужас моего родного брата. Он рвал на голове волосы, которые отчего-то обитают на ней до сего дня довольно приличной курчавой шевелюрой, и стенал безутешно. На что отец заметил, что не стоит шибко переживать из-за глупого зайца, который тоже хочет жить. Брат же гордо заявил, что он – охотник!

– Ну что ж, если мы встретим ещё одного зайца или иного зверя, то ты действительно охотник, – заметил вскользь отец.

Следует заметить, что по темпераменту мы с братом сангвиники, но если мой брат, который отчего-то считает себя холериком, действительно сангвиник с холерическими наклонностями, то я с наклонностями флегматика. У него тормозные процессы ничем не контролируются, я же бью морды только десятой части тех мужиков, коим дает в харю мой брательник и даже весьма эффективно. Естественно брат оспаривал свое право называться охотником, хотя в те славные времена за нашими душами водился грех убиенной одной лисы и зайца, и десяток уток разного названия и калибра. Это замечание несколько успокоило пыл этого холеричного сангвиника, поскольку он уставился на дорогу в ожидании чуда, которое последовало буквально через двести метров. Следующий заяц тоже вылупился на полосу нашего движения столь же неожиданно, как и первый, в надежде, видимо, поразмяться и показать нам свои новые тренировочные облачения, при длинных ушах, великолепной шубе и тапочках двадцатого размера и нахвостника, но в этот момент мой брат издал такой вопль, что почти тотчас бедный спортсмен срыгну с прекрасной беговой дорожки, так и не размяв своих костей. Но данный вопль в ночи оповестил вселенную о рождении нового охотника, может быть и не одного…

Все говорят, что заяц – трус. Это, как говаривал Таманцев, сказки для дефективных детишек. Сколько я не мотался по тайге, более смелого животного, среди дикарей, в своей жизни я так и не повидал. Я видел, как давали тягу огромные медведи, как уносились стрелой изюбры и косули, шли буром по зарослям огромные кабаны, когда только-только определяли наличие человека. Я гонял целыми днями леопардов и тигров, но так ни разу не видел их тени, но на зайцев я едва не наступал. Бывали случаи, когда мои лайки месили минут пять опалую листву в поисках преспокойно взирающего на них косого буквально с двух метров. Прибавьте, что рядом возвышалась фигура худощавого охотника, то непременно оцените этого зверька и его беспримерное мужество.

Я никогда не охотился специально на зайцев, но первой добычей, более или менее значительной, был именно этот храбрый заяц.

А началось всё это так…

Как обычно наш "Урал", по кличке М-62, натужено ревя своими лошадиными силами, заползал на глинистый склон. Поскольку снег выпал только ночью и была осень, то эта самая глина имела довольно жидкую консистенцию и нашу верную коняжку, так и сносило в канавы, что проделали более мощные машины и воды. Но поскольку это был все-таки М-62, рожденный чуть позднее меня, то он имел множество достоинств, что не имеют современные мотоциклы, а именно его двигатель был малооборотистым, но, несмотря на этот кажущийся недостаток, я запросто разгонял его до скорости, когда он становился на задние колеса, что для тяжелого мотоцикла весьма неплохо, или прыгал по буграм примерно на метровую высоту, сохранил при этом, за наше почти тридцатилетнее знакомство, в целости ходовую часть, что едва ли по силам современным машинам.

"Урал", повизгивая, продолжал лезть вверх, медленно сползая в накатанную колею, что обещало нам с брательником физические упражнения по выталкиванию его на макушку бугра, маячившего в метрах полста несколько левее, той колеи, в которой мы всё-таки оказались. Такие упражнения нам изредка доставляли наши дрянные дороги и особенно после дождя, но мы были уверенны в мотоцикле и в себе тем более, но когда он всё-таки выскочил на вершину, то заревел, как разъяренный бык, поскольку труба глушителя осталась в канаве. Наскоро прикрутив её проволокой, мы продолжили свою охотничью эпопею в несколько раздрызганном и печальном состоянии из-за этого.

Я уже упоминал, что родина моя это в большей степени сибирские лесостепи, то и шлялись мы больше всего по перелескам. Первый же перелесок или скорее роща, был почти за бугром. Собрав ружья, я свою одностволку с длиннющим стволом, а брательник – двустволку, двинулись параллельными курсами друг другу, поскольку загон в этой роще делать было бессмысленно, так как зверь мог кружить по перелеску, не выходя на единственный номер. Пройдя метров триста, мое внимание привлек снег под одной из коряжин. Снег был желтоват, в то время как кругом лежал девственно-белый без единой помарки и следа. Мой брат шёл с другой стороны этой коряжины и с самым серьезным видом оглядывал горизонт. Меня же это заинтересовало. Что-то здесь было не то. Мне показалось, что на этом желтоватом снеге чернеет что-то. Не имея теперешнего опыта, я был уверен, что заяц должен был непременно вскочить и бросится прочь от меня. По крайней мере, я тогда думал. Все-таки сняв ружье, я стал осторожно подходить к подозрительной коряге. Два метра… Метр… Я ничего не мог понять: вроде бы должен быть заяц. Вот и черные уши и комок шерсти, как шуба. Вдруг на меня уставились два глаза. Я попал в какое-то непонятное состояние. Он продолжал лежать и преспокойно пялиться на меня, не проявляя признаков испуга и желания удрать. Мое легкое замешательство скоро прошло, и я поступил, как настоящий охотник: я стал медленно понимать ружье, а заяц продолжал лупать глазами и даже не пошевелился. Через две секунды его участь была решена: грянул выстрел, раздробивший ему грудную клетку и выбросивший его из-под коряги. Впрочем, я и сам тогда не совсем верил в то, что я стрелял в зайца.