Мария Метлицкая - Цветы и птицы

Анна ходила по квартире и прикидывала, что еще надо забрать с собой в новую жизнь. Теперь многое надо было собрать – это ее жизнь, ее жизнь с мужем. Новым жильцам ничего оттуда, из той жизни, не нужно. Но сколько вещей, господи! И как их все разместить в родительской квартире? Кое-что можно свезти к Айвазянам на дачу. Например, большие картины, тяжелые и длинные гардины. Покрывало на огромную королевскую кровать. Семейную кровать. Которая никогда не была семейной, а если и была, то очень-очень давно.

Теперь, когда она все решила и почти собралась, пришло время позвонить Светлане.

Анна пыталась говорить беззаботным голосом, но голос срывался. Светлана слушала молча, не перебивая. А когда Анна закончила, осторожно спросила:

– А вы не передумаете? – И тут же смутилась: – Ой, простите! Я что-то не то говорю! Просто я ошарашена, если честно.

В общем, кое-как договорились на следующий день встретиться на Маяковке, у нотариуса, «чтобы закончить с пустяковым вопросом», – закончила свою речь Анна.

Каринка позвонила ранним утром следующего дня и начала сразу с места в карьер:

– Послушай ты, не побоюсь этого слова, идиотка! Я не могу просто так смотреть на все это! На твою несусветную дурость, идиотизм и шизофрению. Ты еще не одумалась, кстати?

– Кара! – взмолилась Аня. – Оставь меня! Очень прошу! Я уже все решила. И обратной дороги нет, понимаешь? Я уже позвонила этой женщине… – Она осеклась. – Этой… Светлане.

– Дай и черт с ней, с этой Светланой! – завопила Каринка. – Кто она тебе, кто? Сестра или подруга? Она тебе – любовница твоего мужа! Которого, между прочим, она не увела у тебя по чистой случайности, просто не успела, чуть-чуть времени не хва- тило.

– При чем тут она? – вздохнула Аня. – Если кто и виноват, то мы сами, Березкин и я. А скорее всего – я одна.

– И давно ты у нас святая? – желчно осведомилась подруга.

– Да какая я святая, брось! Я же все равно собиралась уходить от него. И даже почти ушла из этой квартиры. А там дети, Кар! И они уж точно ни в чем не виноваты. Да и зачем мне все это? Мне одной? Я сто раз говорила тебе – дело совсем не в моей, как ты говоришь, святости! Я это делаю в первую очередь для себя. Только так я могу изменить свою жизнь. Хотя бы попробовать. Вдруг получится, а? – Анна нервно хихикнула. – Да и потом, Кара, я устала быть несчастливой. Очень устала. Да и зачем мне эти дурацкие метры?

– Зачем? – заорала Каринка. – А чтобы продать! Или сдавать! На что ты, кстати, собираешься жить? На пенсию? Так она у тебя через два года! Березкина больше нет, и денег тебе никто не даст. А может, у тебя накопления? Или ты свято веришь в то, что тебе зачтется? Потом, когда-нибудь? Нет, дорогая! Забудь! Единственное, что ты получишь на «сладкое», – это всеобщий радостный смех. Ты рассмешишь людей, Аня! Доставишь им удовольствие. Я подозревала, что ты с приветом! Но уж никак не думала, что ты блаженная! Знаешь, а может, тебе не в родительскую квартиру вернуться? Давай прямиком в монастырь!

– Да нет у меня ничего, никаких накоплений, – резко оборвала подругу Анна. – Так, ерунда. Ты же знаешь, он давал только на жизнь, все. Правда, давал прилично, можно, конечно, было откладывать, копить. Но я как-то тогда об этом не думала.

– А вообще ты о чем-то думала? Для того чтобы думать, милая, нужна голова, а у тебя – прости – ее нет!

– Кара, закончили! Ну пожалуйста! Как ты думаешь, мне легко будет жить, если я буду знать, что его дети без крыши над головой. Ты же сама говорила, как трудно с детьми без мужа.

– Брось! – устало ответила Каринка. – Жить будешь неспокойно? Какое тебе до них дело? Чужие люди. Знаешь, я могла бы ее понять, посочувствовать – сама такая же, все правильно ты говоришь. Только почему я должна думать о ней, об этой молодой и здоровой бабе? Я подумаю о тебе, о своей подруге! Не очень молодой и не самой здоровой. Умоляю, Анька, не делай этого! Христом богом прошу! Потом пожалеешь! Тридцать миллионов на дороге не валяются! И вообще – разве ты не заслужила спокойную старость? Всю жизнь служила ему, как… – тут она запнулась.

– О чем ты, Карка? О чем я пожалею? – рассмеялась Аня. – Об этой квартире? А больше не о чем мне пожалеть?

Каринка молчала.

– Вот именно! – вздохнула Аня. – А ты говоришь. И вообще, это же мое дело, верно?

– А-а-а! – с сарказмом протянула Каринка. – Значит, твое? Ну-ну. Валяй, раз только твое. А мы тут так, сбоку припека. Я поняла, Ань. Извини.

Анна попыталась объясниться, но в трубке зазвучали гудки. Конечно, она обидела Каринку. Сколько подруга возилась с ней, сколько мучилась. Сидела возле нее сутками. Кормила, поила, привозила врачей. А Анна? «Мое дело». Сволочь она, конечно, после этого.

Анна бы и дальше плакала и каялась, но времени не было – через два часа у нее встреча на Маяковке с нотариусом и со Светланой. Надо было спешить.

Через две недели она переехала.

Анна ходила по своей новой-старой квартире и вспоминала родителей, детство, детский сад и школу, подходила к окну и смотрела на двор, где прошли их с Каринкой детство и юность. Вот лавочка под дощатым навесом, окрашенная прежде в ярко-зеленый цвет – она вспомнила, как они с Каркой плюхнулись на нее, а краска еще не подсохла. Конечно, испортили платья. Аню страшно ругали родители. Ох, ну и досталось же ей тогда за «порчу имущества»! А Каринку совсем не ругали – бабушка Нина вздохнула, повертела испорченное платье, да и выбросила – подумаешь! Здесь, в этом дворе, они, совсем маленькие, лепили куличики в круглой песочнице. Позже закапывали «секретики» и играли в классики и резиночку. Еще позже кокетничали с дворовыми мальчишками и даже целовались в подъезде.

Аня поставила чайник.

– Я вернулась! – вслух сказала она. – Я вернулась домой.

Она выпила горячего чаю и легла на диван, укрывшись пледом. Оглядела свою новую спаленку, бывшую детскую – всего-то восемь метров! – и подумала: «Как мне уютно. Я ведь всегда боялась больших помещений, пространства. Как это называется? Боялась толпы – это, кажется, демофобия. Мне всегда становилось нервно и тревожно в больших магазинах и выставочных залах. Психопатка, я не спорю. Я всегда и всего стеснялась, боялась выделиться из толпы, быть замеченной. Боялась ярко одеваться, привлекать к себе внимание. Мне нравилось зарываться в своей норе и прятаться, да».

Она закрыла глаза и вспомнила встречу со Светланой. Та стояла перед дверью нотариальной конторы, смущенная и перепуганная. Увидев Анну, она вздрогнула и побледнела. Анна любезно кивнула и попыталась улыбнуться, чтобы подбодрить. В тот день Светлана не показалась ей такой уж молодой – она увидела и ее морщинки, и усталые глаза, и бледную кожу. И никакая она не демоническая красавица – обычная женщина, обычная. Ничего примечательного – таких сотни. И ей, кажется, стало полегче.