Александр Попов - Поселение

Правда, Виталик отдал тут ему недавно практически все вырученные за молоко деньги, триста тысяч, на бэушный, но еще свеженький, «фольксваген», не все же парню по электричкам и автобусам мотаться… Хотя и жалел потом, лучше бы продолжал копить на квартиру в городе. Но на квартиру пришлось копить бы бесконечно, а вот хорошая машина, – утешал себя, – это вещь, ходовая вещь, всегда, если что, потом продать можно… Да и что деньги сейчас! Их на что-то капитальное, снова и снова распалял себя Виталик, как не хватало, так, судя по всему, и не будет хватать. Да и как их будет хватать, когда сколько ни корячься под коровами, все получается либо по минусам, либо с небольшим довеском, чтобы только с голоду не умереть. А как может быть по-другому, – изводил себя злыми мыслями Виталик, – если литр бензина стоит дороже литра молока! Они что там, совсем офонарели! Бензин, он из нефти, нефть берется из земли, тут сама природа все дает – и ее, говорят, в России хоть залейся. А молочко-то, оно трудное, попробуй добудь его от коровки… за ней вон какой уход нужен! Она же, корова, – живая, и молоко от нее живое, а бензин что? Химия! Понастрой заводов и гони себе! И о чем они там думают? Где это видано, чтобы химия была дороже живого! И как тут работать себе не в убыток! А недавно, вспоминал Виталик, зашел он в жаркий день в магазин рядом с рынком водички освежиться купить. Зашел и ахнул, бутылка воды, на вкус из-под крана, но с этикеткой «Родниковая», по цене уже вровень с молоком. Ну что это у нас за такой му… кий рынок, долго с негодованием размышлял после этого Виталик, если шельмец и пройдоха обманом наверняка зарабатывает больше, чем он, вечный навозный жук, не поднимающий головы к небу? И куда власть смотрит, почему все шиворот-навыворот!

Свои обиды Виталик надсадно-закупоренными носил в себе, если и делился с кем, то только с Томкой. «Ну, что тут сделаешь, отец, – вскидывала на него смышленые, бирюзовые глазки Томка, – ничего не изменишь, жулики всегда за счет тружеников живут… Ты же не будешь разливать воду из колодца по бутылкам и продавать, как минералку». «Не буду, – соглашался Виталик, – только не всегда они за наш счет жили, были и другие времена», – многозначительно добавлял он, опуская глаза в землю. «Да будет тебе, – чутко понижала градус разговора Томка. Она после совхоза как-то очень удачно устроилась справки выписывать в сельсовет, по-новому, в администрацию Романовского сельского поселения, и это накладывало на нее определенную ответственность, – те времена давно прошли… А ты и сейчас кое-что зарабатываешь честно». «Копейки, – хмурился Виталик, чувствуя, что ему приятны слова жены, что он „зарабатывает честно“, – хороший дом на них не построишь, детям квартиру не купишь». «А может нам, отец, в фермеры податься? – сказала однажды, как всегда с улыбкой, Томка. – Земли у нас вместе с родительской двадцать пять гектаров, выделиться, взять поближе к деревне… ты у нас еще не старый… Вон как Бяка-то развернулся, какой дом отгрохал, кирпичный, с мансардой… машины, трактора, коровник, свинарник…» Виталик призадумался, Томка словно его тайные мысли читала… Ушлая все-таки баба!

– Виталик давно приглядывался к Мишке Макарову, Бяке, как звали его в деревне с детства, – фермеру, можно сказать, заметному, бывалому, с совхозных времен. Еще в «перестроечные» времена, на излете советской власти, будучи простым механизатором, Бяка выделился из совхоза, взял в аренду пятьдесят гектаров земли, выклянчил кое-какую технику и занялся с дальним родственником выращиванием ржи на продажу. Дьяконов тогда не препятствовал рвению молодого «кулачка», все делал в соответствии с постановлением верховной власти по развитию крестьянских фермерских хозяйств, и даже более того, поощрял Бяку в его интересе с рожью. Дьяконов был большим поклонником этой древней культуры, считал ее изгнание с полей средней России в пользу пшеницы исторической глупостью, наносящей вред деревне. Поэтому ржаное поле Бяки считал чем-то вроде опытного участка, возможностью доказать исключительную полезность ржи, и как мог помогал фермеру удобрениями, с ремонтом, специалистами. Бяка пошел в гору, удачно продавал несколько сезонов рожь государству, купил комбайн, построил на своем поле летний домик, гараж, мастерскую, подвел за копейки электричество, проложил гравийную дорогу от большака, выкопал пруд. Помещик, да и только! Но вот рухнула советская власть и вместе с ней закатилась звезда «вольного хлебопашца» Бяки. Тарифы взметнулись до небес, не стало практически бесплатных совхозных удобрений, запчастей из совхозных мастерских, специалисты разбежались. И Бяка за год-второй абсолютной предпринимательской свободы полностью прогорел. Рожь сеять перестал, землю занял клевером – меньше хлопот, полевое хозяйство забросил. Казалось, закатилась звезда фермера навсегда. Но прошло какое-то время, и Бяка неожиданно снова поднялся и зажил лучше прежнего. Виталик несколько раз и так, и сяк, и по пьяной лавочке пытался выведать у Бяки, как тому удалось и дом построить каменный, и коровник со свинарником сгоношить, и тракторами-машинами обзавестись, и даже работника нанять, но ничего конкретного у скрытного Бяки выведать ему так и не удалось. «Хитрый Бяка, – думал Виталик, – что-то он химичит, неспроста у него денежки водятся… Но ничего, рано или поздно дознаемся!» И всегда после таких мыслей с особым удовольствием вспоминал тот случай на речке из раннего детства, после которого Мишка Макаров на всю оставшуюся жизнь остался Бякой.

Тогда они, компания романовских мальчишек, ловили в омуте у разрушенной мельницы раков. Бесстрашно нашаривали их руками в норах под высоким, изрытом корневищами деревьев берегом и, стараясь не напороться на клешни, ухватив рака за хрупко-твердую, панцирную спинку, выбрасывали на берег. Периодически выскакивали из реки и собирали маниакально уползающих в сторону воды раков в плетеную корзину. На берегу сидел, увязавшийся за старшими, пятилетний, вечно простуженно шмыгающий носом, плаксиво-капризный, а потому недолюбливаемый пацанами, Мишка Макаров. Вначале Мишка боязливо и настороженно рассматривал копошащихся, налезающих друг на друга в корзине темно-зеленых раков, похожих на огромных тараканов. Потом осмелел и, пересиливая страх, попробовал даже прикоснуться к одному, самому маленькому и нестрашному, пальчиком. Рак клацнул клешней и больно стеганул Мишке по руке. Мишка взвизгнул, отдергивая до крови прокушенный палец: «Бяка!» Мальчишки в ликовании, давясь от смеха, попадали на землю и, суча в воздухе белыми, промытыми пятками, зашлись в мстительном восторге: «Бяка! Бяка!»

…На четвертый день пастушества, в субботу, наконец-то, разведрилось и проглянуло солнце. Земля после трехдневных дождей, быстро подсыхая, запарила, разом стало жарко и душно. Виталик, раздевшись к полудню до пиджака, уже несколько раз запускал кнутовище под рубашку, с наслаждением чесал между лопатками, мечтал о вечерней бане. На берегу Кержи не выдержал, разулся, с наслаждением пополоскал опревшие, задыхающиеся в резине ноги в мутной от дождей, холодной, непрогретой воде. Долго рассиживаться, правда, не пришлось. Скотина от оводов и слепней начинала сатанеть. Коровы ломились, спасаясь от кровососов, через кусты подальше от реки на ветерок, на прибрежную горку. Заворачивая их по высокой, еще мокрой траве в очередной раз на луг, чтоб не дали деру с горки в деревню, Виталик совсем выпустил из виду проказливую коровенку Генки Демьянова, которая, пока пастух бегал по косогору, тут же перебралась в брод на другой берег реки, где принялась, подманивая остальных коров, утробно реветь и рыть рогами землю.