Александр Попов - Поселение

А потом прошло еще немного времени, и Горбачев ушел из президентов – «добровольно сложил полномочия»… Показали, как над Кремлем спустили красный флаг и подняли трехцветный. На следующий день после этого Виталик встретил на улице Ваньку Кузнецова. Ванька был с хорошего бодуна, весь какой-то взбаламученный, злой, с нарочитой лихостью смял до боли своей железной лапищей руку Виталика и с подмигиваниями пропел:

– Слушай, корефан, а ведь мы с тобой присягали Советскому Союзу, – мутно посмотрел он на Виталика. – Чему теперь, если что, служить будем? И что он их всех не перехватал в этой Пуще?! Имел право, этот обсос меченый!.. Они же заговор устроили! Все голосовали весной за Советский Союз! Это госпереворот! Даже Венька наш согласился… госизмена!

Виталик уклонился от опасного разговора, да и чего баланду травить, когда все уже там, наверху, решили и ничего не поправишь… Он спешил на почту, деньги снимать. Решился все-таки… когда они, рублики-то, на руках, спокойнее как-то. Но на почте заведующая, Зинаида Митрофановна, необъятных размеров женщина, с добрым, сытым лицом и внимательными, бдительными глазками, только сочувственно, с пониманием, посмотрела на него из полукружья окошка в стеклянной перегородке: такие деньги надо заранее заказывать в банке, а банк после всей этой чехарды вот уже неделю не работает. Виталик, чуя неладное, чертыхнулся про себя, оставил заявление и ни с чем вернулся домой.

А затем тихо и вкрадчиво, без обычной новогодней приподнятости и суеты, с ельцинскими «дорогими россиянами» вместо «дорогих товарищей» по телевизору, в серой, туманной январской оттепели пришел, как коварный баскак, 1992 год. Где-то в середине января Виталик получил на почте свои кровные восемь тысяч. Зинаида Митрофановна отсчитала Виталику еще красными советскими червонцами все, что лежало у него на книжке. Вздохнула, посмотрев пристально и сострадательно, Виталику в глаза: «Может, не надо забирать-то сейчас? Пусть бы себе и лежали… может, какая компенсация будет? А то вон куда все двинулось, в городе килограмм мяса уже сто рублей!» Виталик и сам чувствовал, что он делает что-то не то, не по времени, запоздало и как-то кувырком. Но решился…

В конце месяца он зарезал барана и поехал на рынок продавать. Действительно, парная баранинка уходила по сто двадцать рубликов за кило. Виталик выручил тогда сразу две тысячи. Но когда возвращался на автобусе домой, вдруг с ужасом понял, что его восемь тысяч, которые он копил полжизни, тянут всего-то на четыре «современных» барана! Виталик почувствовал себя нагло, самым бессовестным образом, раздетым и обобранным, и, вернувшись домой, с нарочитой веселостью, хвастливо-оживленно (во, сколько разом подвалило!) передавая кругленькую сумму Томке, попросил неожиданно выпить, и как-то очень скоро тяжело и безрадостно захмелев, украдкой и скупо расплакался.

Вскоре совхоз переименовали в какое-то ООО «Колос», Дьяконов ушел с работы, выделили каждому работнику по шесть гектаров земли, но где конкретно, не сказали, престали платить зарплату, к осени порезали и распродали за долги всех совхозных коров, «приватизировали» по-тихому технику (Виталику тогда, как бывшему «передовику», достался латанный-перелатанный колесный трактор), обанкротились и разбрелись каждый по своим дворам. Так Виталик стал, как говорили при старой власти, единоличником. Тут он окончательно понял, что денег в кассе ему уже не видать никогда, а детей надо было как-то поднимать, вспомнил Дьяконова, еще раз мысленно отдав должное его прозорливости, и с головой «зарылся в навоз».

А сам Дьяконов неожиданно умер. Все был вроде ничего, крепким смотрелся еще мужиком. После совхоза, правда, похудел, живот немного сбросил, но и помолодел от этого как-то, выглядеть стал свежее. Вполне бодрым шагом пройдет мимо окон за хлебом в магазин, также уверенно обратно с сеткой, набитой буханками, прошагает. При встречах как обычно приветливо поздоровается, о семье-доме расспросит, про себя что-нибудь с юмором расскажет. Как, например, ругала тут его жена, что он, мол, ничего не делает, только спит в кресле сутками. А маленький внук Никита после этого спросил у бабушки, а где же рядом с дедушкой утки? Однажды, как бы между прочим, обронил, что сын у него в Москве «докторскую защитил». По тому, как сказал это, обычно очень сдержанный Дьяконов, по его неожиданно повлажневшим глазам, Виталик понял, что всегда круглый отличник, их деревенский парень, Юрка Дьяконов, добился в жизни чего-то серьезного.

Виталик видел, что доживает когда-то первый и уважаемый человек в округе, в общем-то всеми забытый и никому не нужный. Иногда Виталик вспоминал старика, думал, что неплохо бы зайти, помочь, может, чем, но в суете все откладывал и откладывал на потом, пока Дьяконов не умер от внезапного инсульта. Так ли уж внезапного? Потом как-то местная фельдшерица Светка Пономарева рассказала, что Дьяконов после ликвидации и разграбления совхоза стал резко страдать повышенным давлением. А смертельный удар случился, когда при странном стечении обстоятельств сгорела совхозная контора вместе с завоеванными им и романовцами в «трудовых битвах» красными знаменами…

Жаль было Дьяконова Виталику, было к кому обратиться, поговорить серьезно, дельное слово услышать… как осиротел. Кроме Дьяконова оставался в Романове еще Ванька Кузнецов, с кем можно было отвести душу. Но дружба с Ванькой обернулась неожиданно враждой и ненавистью. Кто бы мог подумать, что все так получится…

После того вечера, когда Виталик расписался с Томкой, женился вскоре и Ванька Кузнецов на той самой учительнице, Любови Максимовне, что была со стороны Томки свидетельницей. Тогда Ванька, оказывается, пошел провожать Любовь Максимовну в учительское общежитие выкошенными лугами старого села и в копне сена на чьих-то задворках случился у них грех. Через три месяца Ванька, как честный человек, не дожидаясь, пока у Любови Максимовны вылезет пузо, повел ее «под венец». Женившись, Ванька, будучи завмастерскими, тоже получил вне очереди квартиру в доме на две семьи на одной улице с Виталиком, буквально напротив, через дорогу. Соседство только подогрело дружбу. Они часто ездили семьями на Ванькином служебном «Москвиче» купаться на дальние пруды, вдвоем, «без баб», порыбачить, поохотиться… Праздники, особенно Новый год, любили встречать вместе.

Но вот пришли новые времена, общественное отменили, вернули снова частное. Все с ног на голову. Начинай с нуля… Но делать нечего, надо было как-то выживать. И каждый принялся выживать по-своему…

Виталик по старинке ухватился за скотину. Дедов и прадедов из нужды выводила и теперь с голоду не даст помереть, решил он. Завел вторую корову, потом третью, двух боровков, овец, гусей, уток. И правда, года через три, скопив деньжат от вырученных на рынке молока, творога, сметаны, мяса, Виталик купил подержанную «Волгу» у шурина на заводе, где тоже все рушилось и распродавалось. Ванька в «навозе ковыряться» не любил, ударился в пчеловодство. Развел пасеку в двадцать ульев и прикупил вскорости еще крепенький «форд» с кузовком. Теперь он летом вывозил пчел на медосбор в бывшую барскую усадьбу, километрах в семи от Романова, где каким-то чудом сохранились столетние липовые аллеи, обильный, ежегодный взяток с которых позволял Ваньке уже мечтать о пристройке к дому и новой терраске. Для охраны пасеки был куплен за хорошие деньги в городе жгуче-черный, со светло-коричневыми подпалинами, щенок ротвейлера. И вырос мощный, клыкастый зверь, весь из ярости и упругой ловкости, остервенело и грозно носящийся черным дьяволом, с дымно парящим, красным языком, без лая по проволоке, натянутой по диагонали пасеки. Его неутомимое, опасно-беззвучное скольжение по проволоке, бесовское сверкание глазами в ночи почему-то тревожили Виталика. «Не дай бог сорвется! Насмерть порвет!» – с предусмотрительной опаской думал он, прислушиваясь от своего дома к беснованиям страшного пса в Ванькином огороде.