Габриэл Сам - Ничья

– А как же семья, дети?

– Я имел неосторожность в молодости жениться. Был влюблён и думал прожить с ней всю жизнь. У жены была подруга, у которой однажды задралась юбка. Зацепилась за металлические перила, когда она сбегала по лестнице. Я помог отцепить, но успел разглядеть её попу. Она так меня завела, что при первой же возможности я осуществил проникновение. Надеюсь, ты способен по достоинству оценить элегантность моего определения этого сладострастного акта?

– Оценил уже дважды, – смеялся Левон.

– Так вот, – продолжал Марк, – эта дура, то бишь подруга, через полгода всё рассказала моей жене. И хотя к тому времени я успел осуществить ещё несколько проникновений, но уже с другими женщинами, жена, узнав только об одном, пришла в бешенство. На меня полетели предметы кухонной утвари. А моя хрестоматийная тёща подкладывала ей под руку сковородки. У меня до сих пор остались шрамы.

– Где? – удивился Левон.

– В душе. Словом, с супругой мы расстались. И я подумал: если жена будет так реагировать на каждое проникновение, а я без них точно не смогу, зачем мучить бедную и себя любимого, зачем жениться? С тех пор ни одна из моих женщин из-за такого пустяка сковородку в меня не бросала. Я со всеми поддерживаю замечательные отношения.

– А как же дети? Вам не хотелось иметь детей?

– Признаться, не очень. Притом что к детям невозможно относиться плохо. Они чисты, непосредственны и поэтому прекрасны. Но жениться только для того чтобы иметь детей, я не стану.

– Ваш подход к жизни совпадает с мировоззрением, которое исповедует мой московский дядя.

– Значит, твой дядя самых честных правил, – скаламбурил Марк, улыбаясь, – почему ты называешь его московским?

– Он почти всю жизнь живёт в Москве. Приехал поступать в институт, если не ошибаюсь, ещё при жизни Сталина. Он старший брат моего отца. В отличие от вас, дядя был женат дважды. Второй раз, как он утверждает, заставили жениться родственники. У нас в Армении, вы знаете, мужчина должен создать семью. После развода с первой женой, русской, родственники подыскали ему армянку, но с ней он прожил ещё меньше, сказав, что первая была намного лучше. У него очень неуживчивый характер. Я в этом убедился, живя с дядей полгода в его квартире, до того как снял жилье для семьи. Я не хотел с ним жить, но он страдал от одиночества, даже намекал, чтобы я ему какую-нибудь женщину подыскал, только не старуху. К женщинам был очень неравнодушен, друзей не имел. Иногда приходил к нему бывший сослуживец, некий Василий Кузьмич. Неприятный тип, выпивоха и антисемит. Вместе работали, вместе уходили на пенсию. Я спрашивал дядю, как он может с таким общаться. «А я его не слушаю, – говорил дядя, – и потом, он эту ересь несёт лишь в твоём присутствии, мы с ним обычно говорим о бабах». После я понял – ведь у дяди никого нет, друзей он со своим характером не приобрёл, а на безрыбье и Кузьмич сгодится. Когда дядя работал, жизнь была терпима, но он уже десять лет на пенсии. Получает гроши. Женщины перестали к нему ходить. Вот он и страдает в четырёх стенах. Моему переезду в Москву он очень обрадовался. Каждый день с нетерпением ждал меня с работы, ходил в магазин, ужин готовил, за долгую холостяцкую жизнь неплохо научился готовить. Я время от времени летал в Ереван с женой и сыном повидаться. Однажды уехал на три недели. Вернулся, а дядя сидит на стуле и плачет, да так надрывно. Не хочу, говорит, жить, хочу умереть. Так мне его жалко стало. Обнял я его, стал шутить, мол, что за глупости, сейчас посидим, поговорим, выпьем. Достал марочный коньяк, бастурму 1 1 Бастурма – вяленое мясо. , сыр, фрукты, отвлёк его от дурных мыслей. Мы даже напились в тот день, и дядя вдруг запел древнюю народную песню, чего за ним я раньше не замечал. Но плач этот надрывный и слова его врезались мне в душу. А ведь всего восемь лет назад, помню, он хорохорился, на мой вопрос, не тяжело жить тридцать лет одному, без жены и родственников, дядя ответил: «Ты не представляешь, сколько у меня за это время побывало молодых красивых женщин». Но больше всего меня поразило то, что, будучи дважды женат, дядя сознательно не рожал детей. Мы с отцом думали, он не способен, бывают же такие мужчины, и полагали, что именно по этой причине у него жизнь так сложилась. Ведь у нас в Армении культ детей, а я не так давно вдруг узнаю от дяди, что в этом отношении он был очень осторожен и всегда предохранялся.

Марк внимательно слушал и смотрел на шахматную доску. «Какие мозги у этого парня! – думал он, – одним взглядом оценивает позицию, делает ход и уже не смотрит на доску. А ведь я не такой уж слабак».

– Сейчас он один живёт, твой дядя?

– Нет, сейчас его одного оставлять нельзя. У него постоянная сиделка.

– А что с ним?

– Примерно год назад у него был инсульт. Представляете, прихожу домой и вижу: лежит он на полу неподвижно, часто дышит. Я не сразу сообразил, что произошло. Глаза открыты, что-то хочет сказать, не может. Приехала «скорая», забрала его в больницу. Выходили дядю, и речь, и движения восстановились, правда, не до конца – передвигается с трудом. Хорошо, что я тогда у него жил. Даже страшно представить, что бы произошло, не будь меня рядом. С тех пор с ним постоянная сиделка.

– Да… – вздохнул Марк задумчиво, – мрачную картину рисуешь, художник.

– Дядя сам загнал себя в этот угол, – сказал Левон, не подозревая, что Марк имел в виду свою собственную жизнь.

– Ладно, гроссмейстер, предлагаю ничью.

– Согласен.

Следующий день начался как обычно, ничем не отличаясь от предыдущих. Разве что Гаянэ была за завтраком несколько напряжена, время от времени бросая взгляды то на Оксану, то на мужа. Левон почувствовал её настороженность и держался естественно, даже бодро, не давая повода для подозрений. Оксана ни на кого не обращала внимания, быстро поела, поцеловала Марка и побежала на утренний шаттл в Grand Hyatt.

На другой день Марк пришёл на игру и застал Левона в удручённом состоянии.

– Что такое? Опять согрешил?

– Простите, Марк Львович, но сегодня игры не будет. Я должен идти, ждал вас, чтобы сказать об этом. Мне необходимо срочно возвращаться в Москву.

– Что случилось?

Левон был в сильном возбуждении:

– Минут двадцать назад, когда я шёл сюда, позвонила сиделка. Говорит, дядя стал агрессивен, швыряет в неё всё, что под руку попадётся. Бросил в неё настольную лампу. Всю ночь она не могла заснуть, говорит, спрятала острые предметы, но всё равно боится. Сказала, что больше работать не может. Поставила ультиматум: если я завтра не вернусь, закроет дядю одного в квартире и уйдёт. Мне надо вернуться в Москву, я ещё не говорил об этом Гае, она будет очень расстроена.

– Понятно… – произнёс Марк задумчиво, – но сейчас тебе необходимо успокоиться и трезво оценить возникшую проблему. Мне кажется, её надо решать иначе.