Димитрий Шишкин - Негасимый свет. Рассказы и очерки

Сказано – сделано. Утром отправились в скит. Пришел батюшка (имени его она так и не назвала), помолились коротенько и взялись за дело: выгребали, таскали мусор, мели, убирали, драили так, что только пыль стояла столбом. Но вот оказия, день пролетел незаметно, стало уже смеркаться, а в каком-то закутке дальнем, до которого только к вечеру добрались, как нарочно оказалась свалена целая гора хлама. Притом проводка оказалась нарушена, и света не было. Кто-то уже собрался бежать за свечами, но батюшка вдруг говорит:

– Давайте помолимся!

Встали все на колени. Спели тропарь, кондак преподобному, величание, и так как-то радостно, умильно у всех на душе стало, что даже прослезились бабоньки. Ладно… Какие-то еще молитвы батюшка по памяти почитал, а потом вдруг замолчал, но с колен не встает, а продолжает молиться про себя.

Десять минут прошло, пятнадцать, двадцать… Умиление потихонечку улеглось. У кого колени, у кого поясница ломит – сил нет. Стали бабоньки потихоньку клониться к земле, томятся, но смиряются, терпят. Молятся через силу, кто как может. А батюшка все молчит.

На дворе ночь, в хибарке – тьма.

Вдруг батюшка встает и говорит громко так, радостно:

– Ну с Богом, милые!

Бабоньки встрепенулись, глаза пооткрывали и ахнули! Вокруг тьма непроглядная, а они видят всё ясно, как днем! Всё, до малейшей малости!

Батюшка, умиленный такой, говорит: «Ну, благодарите старца Амвросия, что услышал наши молитвы… не оставил нас, грешных!..»

И вот, глазам не веря, охая и причитая, стали бабоньки перетаскивать весь этот хлам во двор, на мусорную кучу, и только когда ее подожгли… снова перестали видеть в темноте.

Я о батюшке уже говорил, но вот – память снова возвращает к этой теме. Вообще, отношение к старцу у большинства из нас было трепетным, благоговейным, но без фанатизма. Его искали, ждали встречи с ним, вынашивали в душе сокровенные и важные вопросы, чтобы принести их перед духовником, как перед Самим Богом и получить духовный ответ. Но это не значит, что к старцу относились как к какому-то прорицателю, скорее существовало полное и благоговейное доверие многих к отцу Илию и вера, что через него особенным образом действует Сам Господь. Да я и сейчас так думаю. Вообще можно сказать, что старцы, само старчество как явление на Руси – это особенный, утешительный дар Божественной благодати человеческой немощи, растерянности и скорби, а говоря шире – дар нашему многомятежному, но ищущему правду народу.

Когда я приехал в Оптину, отца Илия в монастыре не было и многие специально оставались на положении трудников, дожидаясь его. Я остался просто потому, что чувствовал – надо мне пожить в Оптиной, прийти в себя. И ждал, конечно, тоже встречи со старцем, вынашивал в душе свои вопросы, главный из которых – как жить дальше? Когда пронесся слух, что отец Илий появился уже в монастыре, но принимает пока только братию на откровение помыслов – все старались его как-то поймать во дворе, в лесу, в скиту, возле храма… Но мало кто знал, как старчик выглядит в реальности, и потому, завидев какого-нибудь благообразного седого монаха, многие спешили обратиться к кому-то из тех, кому уже посчастливилось пообщаться со старцем, с вопросом: это не отец Илий? Или, если рядом не было такого человека, то бросались под благословение с тайной надеждой, что это, может быть, отец Илий и это как-нибудь обнаружится. Довольно забавно это сейчас вспоминать, но все шло от искренности, от сердечной боли, мятежности и действительного желания обрести опору в жизни, получить разрешение от самых важных и тягостных порой раздумий и обстоятельств.

Удивительно, но я не могу сейчас отчетливо припомнить первую мою встречу со старцем. В памяти всплывает, скорее, не сам момент, а образ – согбенный, седовласый старчик – и радость, духовный трепет, благоговение от осознания встречи с ним. Потом уже помню исповедь и то, как старец, совершенно изможденный недосыпами и самим образом жизни схимонаха, обычному человеку почти неведомым и непонятным, – во время исповеди вдруг стукался головой об аналой, как мне думалось тогда – засыпая, а на деле, думаю, погружаясь в молитвенную «дрему», в которой удивительным образом мешалась немощь плоти и бодрость духа. Отчетливо мне запомнилось несколько встреч с отцом Илием.

Первая из них – когда в монастырь на мое имя неожиданно пришло мятежное, трудное для меня и даже мучительное письмо от одной девушки, с которой мы расстались перед самой моей поездкой в Оптину и которая знала, где я нахожусь. Это письмо меня ввергло в растерянность, и я, не зная как мне поступать дальше, пошел к отцу Илию и просто дал ему прочитать это письмо с вопросом, что мне делать дальше. Отец Илий благословил на письмо не отвечать и молиться о разрешении этой непростой ситуации. И со временем действительно все устроилось…

Дмитрий Шишкин в юности

Чтобы рассказать о двух других встречах, мне нужно немного рассказать о моих оптинских товарищах.

Паша был мой земляк, симферополец, и даже жил в соседнем районе, на Битаке. Мы с ним встречались иногда мимоходом на Симферопольском университетском стадионе с ироническим названием «Маракан». Он в то время был открыт для всех, и особенно под вечер сюда стекалась спортивная молодежь со всех окрестностей. Я большей частью «специализировался» по турничкам и брусьям, ну мог пробежать несколько кругов по дорожке, а Паша был фанат футбола. Во всяком случае, мы с ним именно на футбольном поле и виделись мельком несколько раз, гоняя мяч. И вот я неожиданно встретил его в Оптиной. Изумился, конечно, тому, как тесен мир, перекинулся парой фраз и стал общаться по-приятельски и по-землячески более близко, чем с другими.

Как-то к нам потянулся с самого начала еще один паренек – Максим. Он был младше нас лет на пять. История его интересна. Он сам был родом из Грозного. Кажется, отец его был чеченец, а мать русская. Незадолго до начала первой чеченской кампании матери Максима явился (уж не помню во сне или наяву) отец Иоанн Журавский и сказал, чтобы семья уезжала из Чечни. И они уехали, поселились в поселке Чернь Тульской губернии. А оттуда, я уж не помню, какими судьбами, Максим добрался в Оптину. Позже мы втроем приехали из Оптиной в Крым, где нас в первое время так и назвали полушутя «оптинская братия»…

Итак, первая из отчетливо запомнившихся встреч с отцом Илием произошла где-то дней через десять по прибытии его в монастырь, когда ажиотаж несколько схлынул и со старцем стало возможно пообщаться. Обычно это происходило в храме после вечерней службы. А мы все тогда горели мечтой о монашестве и, естественно, нам хотелось узнать волю Божию в этом важном вопросе. И вот мы с Максимом договорились остаться после службы и поговорить с отцом Илием. Первым пошел Максим, через некоторое время вернулся с умиленным видом и сказал, что батюшка благословил его на монашество. Вдохновленный его примером, подошел и я. Немного рассказал о своей жизни, о своих грехах и проблемах, а потом прямо попросил благословение на монашество. Но вместо благословения, отец Илий поднялся с лавки, где мы сидели, и направился к выходу из храма. Я поплелся за ним, как попрошайка. Помню, все шел, что-то говорил вдогонку о том, что хочу быть монахом и как же мне поступать, на что настраиваться. А отец Илий вышел уже во двор, шел по дорожке и отвечал что-то благостно-общее… Помню только: читай Евангелие, ходи в храм… Так и ушел, не благословив. Тогда я расстроился, но сейчас понимаю, что в этом и был Божий Промысл…