Полина Репина - Бездуховная духовность

Но когда мне исполнилось двадцать пять, я всё же поднималась к вершинам: на тот момент духовным лидером страны был мой отец, и буквально на днях должны были избрать нового. В религиозной среде ходили слухи, что это буду я. Мне, конечно, не терпелось. Отец на два дня уехал по делам и оставил меня принимать прихожан. Меня зашла навестить Сакура. Она не злопамятна; приходила пожелать мне удачи и рассказала о том, что и её близкие попросили представить там свою кандидатуру. Умом я понимала, что волноваться мне не о чем: Сакура и любая власть, даже духовная, – вещи несовместимые, да и согласилась она лишь из любви к своим родным. К тому же она не умела понравиться нужным людям и изобразить безгрешность; да и какие вообще шансы могли быть у неё против меня, дочери Нуронга! Я подумала о том, что наконец-то отыграюсь за прежние годы: теперь я стану лидером, и не для группы подростков, а для всей страны!

После этого Цзюго рассказала Шоучженю историю трёхлетней давности, которая подтолкнула её к совершению чудовищного поступка. Вот как всё было на самом деле.

У алтаря на коленях, низко опустив голову, сидела женщина; этот человек был доведён до крайности. Она была бы рада заплакать, но слёз уже не было.

– Госпожа Нуронг, – позвала она.

Нуронг сделала подобающее лицо и голосом, каким обычно заговаривала со всеми – тонким и ангельским – спросила: «Что с Вами?»

– Здравствуйте! Я приехала к Вам специально, из другого города, – сказала посетительница. – Только Вы сможете понять меня и помочь. Мой тринадцатилетний сын повесился. – Говорить ей было очень непросто; каждое слово давалось с трудом. – Знаете, мой муж работает на промышленном заводе. Когда я была беременна, я зашла к нему на завод; как назло, там произошла катастрофа, и многие вредные газы попали в воздух. Никто не пострадал, и я надеялась, что и у меня всё обойдётся. Но наш сын родился уродливым: наполовину – человек, а наполовину – волк. Если бы Вы встретили его, сказали бы: это оборотень. В роддоме нам предлагали сделать ему смертельную инъекцию: нас убеждали в том, что в мире людей ему не выжить. Мы подписали согласие, но за несколько минут до процедуры я ворвалась в кабинет и потребовала всё отменить.

– Как вам вообще в голову могло прийти убить своего ребёнка! Это грех! – заявила Нуронг.

– Я знаю. Просто мы были в отчаянии, – сказала женщина. – Я по профессии программист, и очень неплохой. Я ушла с работы, чтобы быть дома с сыном. Я изолировала его от людей: запретила друзьям приходить к нам домой, сама занималась его воспитанием и образованием. Муж не одобрял моего решения: считал, что раз уж наш сын родился таким, он должен привыкать к обществу людей, как бы трудно ни было. Но я боялась, что мир не примет и травмирует ребёнка. Я оберегала его. Когда он стал постарше, стала обучать его компьютерным технологиям. Он оказался необыкновенно талантливым и проявил к этому большой интерес. Ему было бы под силу со временем сделать что-то выдающееся в этой области. Вот только никто не знал, как провести мост между ним и остальными людьми.

Но когда-то он должен был начать жизнь в социуме. Я постоянно оттягивала этот момент: сын не хотел, чтобы в нём кто-то признал личность; он увлекался компьютерами и творил в этом выдуманном мире. Я понимала, что страх сына перед неизбежным столкновением с реальностью стремительно растёт, и боялась всё больше и больше. Но нам обоим было хорошо в этом инкубаторе: мы попали в зону комфорта, из которой не хотелось выходить. Конечно, я сформировала его взгляд на жизнь и вкус: покупала домой книги и фильмы для моего мальчика. Они и стали его единственными собеседниками и друзьями, кроме меня. У него была насыщенная внутренняя жизнь, несмотря на изоляцию. Иногда мы с ним ходили вместе в кино или на компьютерные выставки, которые были интересны нам обоим. Он всегда скрывал своё лицо и уходил, как только всё заканчивалось. С закрытым лицом он ходил и на прогулку. В последнее время я поняла, что его самооценка ужасно занижена: он чувствовал, что ради него я отказалась от многого, что было для меня важно, и тяготился этим. Он говорил, что виноват в том, что приковал меня к дому невидимыми цепями. Он был бы рад выйти в жизнь, но был более чем уверен, что человек он только для нас с отцом. К сожалению, всё так и вышло. Убедить меня было непросто, но муж настоял на том, чтобы мы отдали сына в школу. Все трое из нас понимали, что отступать уже некуда. Это человеческая чёрствость довела его до самоубийства. Он пытался наладить контакт хотя бы с кем-то, но ничего не получилось. Это произошло вчера. – Женщина упала на пол и прорыдала около пяти минут, колотя руками и ногами.

Когда Нуронг помогла ей подняться, она продолжала: «Муж хочет расстаться со мной, потому что меня ненавидит и винит в смерти сына. Жалеет, что пошёл у меня на поводу лет десять назад. Самое страшное, что он прав. Сыну было бы легче, если бы он вошёл в общество ровесников в два-три года: в это время у детей ещё нет критического мышления и своего мнения – они принимают всё то, что им дадут, расскажут или покажут. Для них неважно, похож ты на них или не похож: они вообще об этом не думают. Чем раньше бы мы отпустили мальчика в свободное плавание, тем лучше было бы, хотя легко бы ему не стало. Я же силой выбросила сына в давно сформированный коллектив людей, стоящих на трудном рубеже взросления, где каждый занимает своё место в соответствии с личными качествами, способностями и заслугами. Они и так переосмысливают многое, низвергают вчерашние авторитеты. А принять моего сына – для них уже слишком. Это было равносильно его добровольному походу на казнь: его долго пытали, а затем он казнил себя сам.

Сохранив ему жизнь, я была обязана сформировать круг его общения в бессознательном возрасте. Моё упрямство привело к трагическому концу; может быть, ровесники сына, с которыми он бы познакомился в два года, общались бы с ним и потом по привычке, из жалости, не воспринимали бы сына как урода, зная его с самого раннего детства. Я упустила столько лет, причём осознанно… Я знаю, как сильно виновата! Но я люблю своего мужа; зачем он так со мной?! Я привезу его сюда; поговорите с ним о том, чтобы он постарался простить меня. Чтобы он не уходил. Но должна Вам сказать, что мой муж – неверующий. Но это же не имеет значения! Только Вы переубедите его. Поговорите с ним, пожалуйста, Вы же особенная!» – посетительница поцеловала ноги Нуронг.

– Прекратите немедленно, – сказала Нуронг морализаторским тоном, – и не рассчитывайте на мою помощь. Если у Вашего мужа хватит ума, он простит Вас, потому что Вам тоже тяжело. Но если он неверующий, беседовать с ним не собираюсь! От этого не будет никакого толку!