Александр Прохоров - Часовых дел ангел. И другие рассказы

Мухтар проглотил кусок, оглядывал собравшихся, пытаясь понять, дадут еще или нет.

– Ох ты, собака дурная, скотина бестолковая, – приговаривал Алексей, и Мухтар чувствовал всю теплоту его пятничного настроя.

Жена ушла, погремела на кухне кастрюлями, потом опять зашла в прихожую.

– Леш, к нам мама завтра приедет.

– Это еще зачем?

– Что значит зачем, Леш? Это моя мама.

– Да ладно, пусть приезжает. Правда, Мухтар? Чего скулишь? Надо было надрессировать в свое время собаку правильно, чтобы тещу не пускала в квартиру. Теща захочет приехать, ан нет. Собака уже приучена. Да, Мухтар?

– Вы не обращайте внимания, это он так шутит. Он как выпьет лишнего, всегда так странно шутит. Вы вот тапочки надевайте.

– Да что вы, я понимаю, что он шутит, – смущался гость, – а тапочки мне не нужны – у меня носки теплые.

– Ты, Саня, не скромничай, надевай тапочки на свои теплые носки, доставай бутылку и пойдем вмажем.

Расположились, врубили телик, разлили.

– Ну что, Саня, как пошла?

– Хорошо пошла.

– Я тебе, Саня, вот что скажу: с бабами нужно только так. Баба, Саня, она как собака, чует, можно или нельзя. И если ей не сказали: «Фу, нельзя!» – значит, можно, значит, полезет с лапами на диван. Ты вот, Саня, жену свою распустил, она и села тебе на голову. Ты уж извини, я как другу тебе, Саня, говорю.

Саня крепился изо всех сил, ерзал на стуле.

– Или вот еще кто-то мне сказал, – продолжал философствовать Алексей, – женщина, она как вода, сколько ей дай места, столько и займет. Особенно терпеть не могу, когда баба молчит и настроение показывает. Что, мол, не по кайфу ей чего-то там, особенно если при посторонних, не дай бог.

Дверь открылась – на пороге стоял сынишка и держал над головой в двух руках видеокассету.

– Ну, иди сюда не бойся, – приказал Алексей.

– Катета, бляка-мука! – прокомментировал мальчуган, не сдвинувшись с места. Помолчал и добавил: – Катета денег тоит, – развернулся и убежал к матери.

– Чувствуется, Леха, твое воспитание. Мужик цену вещам знает, – похвалил гость.

– А ты думал, – не без гордости соглашался Леха. За дверью опять послышалась возня ребенка.

– Сынок, закрой дверь, не мешай теперь нам. Видишь, ко мне дядя пришел. У нас дела. Скажи мамке, чтобы еду поскорее несла.

– О чем-то я, Саня, говорил? Да, о том, что бабу ты свою распустил. Нельзя же так, слушай. Ты понимаешь сам, кто ты такой. Ты, Саня, солдат, офицер! По большому счету, ты, Саня, защитник родины. Она это должна понимать. А то, что она в своем гребаном кооперативе денег больше тебя зарабатывает – это все пустое. Пустое, поверь мне. Деньги, Саня, это что? Это пшик. Да, это я тебе говорю. Главное у человека душа, Саня.

– Я вам крабовый салатик сделаю, Леш. Подойдет? – приоткрыла дверь жена.

– На кой хрен мне крабовый салатик, я русский офицер, – кричал уже не на шутку разошедшийся Леха. – Давай картошку и быстрее.

Саня с восхищением смотрел на Леху. Леха самодовольно принимал молчаливое выражение восторженной зависти.

Посидели, было уже за полночь, когда нетвердыми шагами Леха поплелся провожать товарища к лифту. Жена тоже встала и, уже в халате, помогла проводить друга. Пока поднимался лифт, Леха что-то запел бодрое строевое. Открылась соседская дверь, из которой высунулась тетя Маня.

– Тетя Мань, все свои, закрой дверь, – сказал Леха.

– Вот ведь опять набрался, – недовольно говорила себе под нос тетя Маня, закрывая на цепочку дверь.

Приехал лифт и увез с собой друга. Леха как-то дошел до постели и через пять минут захрапел.

В семь часов Леху подняла жена.

– Ты чего, сдурела? – протянул спросонья Леха.

– Я вот тебе сдурею ща по шее! – пробуждала его жена. – Поговори мне еще, алкоголик. Опять набрался вчера!

– Да брось ты, разве я того?

– Ты даже не помнишь ни черта.

– Да брось ты!

– Ах, я, значит, брось! Ты помнишь хотя бы, как ты тетю Маню назвал?

– Тетю Маню? Как я ее назвал?

– Ты же совсем допился, ты даже не помнишь, как ты тетю Маню назвал. Вот сам к ней пойдешь извиняться. Мне же в глаза людям смотреть неудобно.

Маша раскручивала пружину супружеских отношений в обратную сторону:

– А зачем ты подзатыльник Сереженьке дал вчера?

– Ты чего? Не было такого!

– Ты и это забыл, алкаш несчастный. Форменный алкоголик. «Я офицер, я офицер!» Офицеры разве так себя ведут? Если тебя так воспитывали, это еще не значит, что ребенка бить можно. Господи, за что мне такое наказание? А ты помнишь, как ты хотел собаку натравить на мою маму?

– Вот этого не было, кисонька. Я всегда уважал твою маму.

– В общем, хватит разлеживаться, давай в магазин. Вот тебе список, и смотри, чтоб не обсчитали опять, ротозей. Да, и детям сок купить не забудь. Собаку захвати и не води его по грязи: пол вечно загадите. Ну давай, давай. Проверь, как собака сходит. Боюсь, нет ли поноса у него. Опять вчера его кормил черт те чем.

Леха выбрался на улицу, зашел в магазин, отстоял небольшую очередь, закупил все по списочку, вышел. Мухтар завилял хвостом, поплелся рядом, заглядывая в сумку. Прошагали мимо новостройки, потом небольшого пустыря. Леха нагнулся, подобрал палку, зашвырнул что было сил на поле. Закричал:

– Апорт, Мухтар! Апорт!.. – И сам почувствовал, что вчерашней уверенности в голосе нет.

Мухтар, видимо, тоже это почувствовал, обернулся с немым вопросом, и Лехе показалось, что в грустных собачьих глазах он прочитал: «Эй, ты что, забыл – пятница-то кончилась. Впереди предлинная суббота, а за ней целая неделя». Мухтар дал дочитать фразу до конца, потом повернулся и затрусил своей старческой рысью к дому, где его ждала хозяйка с тарелкой теплой овсянки.

Тюфяков был поздним ослабленным ребенком. К трем годам у него проявилось плохое зрение, сколиоз, боязнь темноты и настоятельная потребность держаться материной юбки.

Когда уходила мама, никто из родственников не мог его развеселить и облегчить его страдания. Тюфяков не плакал, а просто ждал и почти молча сглатывал рыдания.

В школе у мальчика были трудности со сверстниками: он ни с кем не дружил и редко играл с мальчишками, как принято говорить, в подвижные игры. Мама уделяла ему много внимания, водила заниматься музыкой, потом живописью, но, кроме отвращения, занятия ничего не вызывали, хотя он и продолжал регулярно посещать все классы, которые оплачивала мама. Школьные годы такие бесконечно долгие, но и они быстро проходят. Незаметно подошел выпускной год. И тут вдруг совершенно неожиданно Тюфяков влюбился! Он окончательно оторвался от материной юбки и робко последовал за другой. Она была, как говорится, ранняя девушка. В то время как в классе все были еще совсем девчонки, эта была статной женщиной с аккуратным бюстом. Тюфяков был не единственным, кого привлекала Лиза, и шансов у него, надо сказать, было не много. Сутулость, близорукость, робость и тупая решимость разбиться в лепешку за право стоять рядом с избранницей – не лучший набор в борьбе за обладание дамой сердца.