Елена Попова - Кандидатская для посудомойки

– Простите, Татьяна?

Она утвердительно кивнула головой.

– Вам конверт. Просили передать.

– Кто просил? – Татоша ошарашенно таращилась на парня.

– Откройте конверт, пожалуйста, – улыбнулся официант, – там все написано.

Татоша его послушалась. В конверте была записка и диск.

В записке значилось:

– Татоша! Мы выполнили твою просьбу. Тексты на диске. Твои Муха и Китти.

Таня третий час сидела на балконе, уставившись в одну точку. Она то ревела, то снова перебирала страницы текстов, которые она распечатала с диска из конверта. Ни Тимофей с уроками и грязной формой для каратэ, ни муж в ожидании ужина с недоуменно поднятой бровью не могли заставить ее сдвинуться с места.

Как она сказала там в кафе? Мы все друг о друге знаем?

Катька, когда, когда все это происходило с тобой? Может быть, когда вы с Польским уехали в его первую заграничную командировку? Ну, да, наверное. Сразу после окончания института. Мы все тогда как-то разбежались по жизни. Я была влюблена в своего академика. Мы с ним вообще безвылазно жили на их профессорской даче в ста километрах от Москвы. Муха родила второго. Мы же не виделись почти три года. А когда вы с Польским вернулись, ты была такая шикарная, лощёная, в модных шмотках, курила длинные сигареты с мундштуком и модно рассуждала о child free. Я помню, меня еще тогда покоробило, когда ты сказала, что всем надо делать генетические тесты перед тем, как зачать, чтобы не плодить уродов. А Муха заплакала и два года с тобой не разговаривала. Китти, родная…

«Вся жизнь над асфальтом». Автор: Катерина Польская, сдуру согласившаяся помочь лучшей подруге.

«Яна вприпрыжку, насколько припрыжка вообще возможна с ее животом на восьмом месяце беременности, бежала из женской консультации и была влюблена во весь мир.

На самом деле она была влюблена в своего Мишку, мир так, присоседился за компанию.

А еще ученые мужи никак не разберутся, есть любовь с первого взгляда или нет. Ее бы спросили. Она-то точно знает, что есть. Еще как есть. Вот как увидела его, рубающим винегрет на кухне у своей крестной, так и поняла: он! Сколько не пыталась потом вспомнить, где и что там ёкнуло или оборвалось или увлажнилось, никак не выходило.

Любила, когда бродили по Москве, взявшись за руки, когда делали ремонт в ее маленькой квартирке, когда поехала за ним на Дальний Восток, бросив аспирантуру и перспективы, и сейчас любит.

Дочка (почему-то она была уверена, что у нее дочка, хотя ульразвук за всю беременность ей так ни разу не сделали) в животе пнула ее пяткой. И Яна покатилась со смеху!

– Не ревнуй, дурочка! – с нежностью она погладила себя по животу. – Моей любви хватит на вас обоих. Девочка моя маленькая, ты будешь красавицей, умницей, точной копией твоего папы. Мы будем вместе ходить под парусом, кататься на лошадях, есть чернику прямо с куста и языки у нас будут синие-синие.

Тут Яна снова рассмеялась и совершенно счастливая раскинула руки, обнимая всю Землю и делясь с ней своим счастьем.

Ночью янин муж проснулся от того, что Яна встревоженно трясла его за плечо.

– Миша, вставай! У меня воды отошли. Много. Поехали в роддом. Мы рожаем.

– Яша, рано еще. Рано рожать. Нам через две недели рожать, – пробормотал Михаил, не просыпаясь.

– Мишка, да поднимайся ты уже. Или я рожу прямо тут, у тебя на коленках.

Яна очнулась в палате и инстинктивно схватилась за живот. Живота не было. Она попыталась привстать, ей это не удалось. От бессилия и от того, что она никак не могла вспомнить, что с ней происходило после того, как Мишка привез ее в роддом, она заплакала. Соседки по палате как-то попытались ее утешить, но это не очень помогло.

Потом пришёл врач, спросил, как она себя чувствует. На вопрос о дочери ответил уклончиво и даже, как показалось Яне, отвел глаза.

А потом начался ад. Яна, как в бреду, слушала что-то про тринадцатую хромосому, синдром патау, что ее девочка – генетическое отклонение и не проживет более трех месяцев.

Янина дочка умерла через месяц после рождения. Яне всего три раза разрешили взять ее на руки. И каждый раз, вглядываясь в ее лунообразное личико, обезображенное заячьей губой, держась за лишний пальчик на ее ручке, Яна задавала Богу только один вопрос. Господи, за что? Этот ребенок – плод великой любви. Такой любви, какую ты, господи, и представить не можешь. Она – жданная, желанная, такая любимая. За что, Господи?

А потом Яна умерла. Нет, не физически. Она по-прежнему ела, ходила, спала, даже плакала. Но той, прежней Яны, не было.

Яна почти каждый день проводила на кладбище. Она сидела у могилы дочери до позднего вечера. Молча, уставившись в одну точку. Сначала Михаил ездил за ней, уговаривал, ругался, на руках уносил в машину. Потом перестал. Яна не заметила этого.

Однажды Михаил снова приехал за Яной на кладбище.

– Яна, родная моя, так больше продолжаться не может. Я не прошу забыть, это невозможно. Я прошу не хоронить себя заживо. Жизнь, как это ни банально звучит, продолжается. Ты же знаешь, этот синдром – не наследственное заболевание. У нас будут еще дети.

– Я перевязала трубы, Миша. У меня никогда больше не будет детей. – Яна была абсолютно спокойна, равнодушна и безучастна.

Михаил дернулся, как будто кто-то сильно ударил его по лицу, скривился, сделал несколько шагов в сторону, потом как будто вспомнил что-то, вернулся и до стал из кобуры табельное оружие.

– На, возьми, полоумная баба. Грохни меня, а потом и себя следом. Тебе же наплевать на меня, на мои чувства, на мою боль. На твоих родителей, которые состарились на тысячу лет, глядя на тебя. На твоих друзей, которым ты нужна, даже если тебе дико в это поверить. На, стреляй. И все. И больше ничего не будет. Никогда. А здесь, здесь у нас еще может что-нибудь получится. Над асфальтом.»

Муха, почему ты никогда не рассказывала, что училась в балетной школе? Мы же вечно восторгались твоей прямой спиной, невероятным подъемом и на спор заставляли тебя сесть на шпагат посреди ГУМа. Ты вечно отшучивалась, дескать, у тебя в роду были африканские обезьяны. И никогда не ходила с нами в Большой. Муха, Муха! И, правда, Кошкин твой – полный идиот.

«Вся жизнь над асфальтом». Автор: Мария Кошкина, такая же примерно дура, как Катерина Иванна Польская.

«Солнечный свет резко ударил в лицо, и Соня открыла глаза.

Медсестра, раздвинув занавески на окнах, с улыбкой и бодрым утренним приветствием в стиле «а кто у нас такой молодец сегодня» придвинула к сониной кровати столик с завтраком. Соня хмуро буркнула что-то невежливое в ответ и вернулась к своим воспоминаниям.

Вот она стоит у станка посередине зала и страшно гордится, что вчера ведьма МарьСергевна переставила ее из-за рояля сюда, поближе к центру. Примета верная, она на особом счету.