Олег Андреев - Манок на рябчика

– Ну да, что-то такое… Согласен, Андрей, сняться у меня?

– Конечно, согласен. Только я не в Москве живу – в Питере.

– Так сам Бог велел! Я как раз там и собираюсь снимать…

– Меня так папочка ни разу не снимал, – возмутилась Анька, – Ой, а я, похоже, упала…

Андрей и Лора многозначительно переглянулись и сказали, что не возражают. После прикупа и сноса Лора улыбнулась. – Ну-ка ложись, Эндрю. Сейчас мы ее слегка… Дядя Вить, посмотрите на дочь в роли тонущей девочки: может, пригодится…

Детки давно разошлись. Анька честно уснула от избытка впечатлений за первый день отдыха, Монахов же ходил по своей комнате из угла в угол без всякой цели. Он привык работать по ночам, а здесь надо было отдыхать. Может быть, к лучшему, что Анька уедет: на Тархан-куте будет не до него. Он топтал диагонали уже почти час и всё никак не мог сформулировать вопрос себе самому, множество вопросиков двигались в голове броуновскими молекулами, но четкий нужный не выстреливал.

«Провоцирует она, видишь ли… Задело тебя? Задело… Взбесило?.. Да вряд ли… Это ведь, по сути, нормально.

Нет, что-то определенно витает в атмосфере. И воздух вроде свежий морской, не душно, но тумблер какой-то щелкает. А что… Если любви все возрасты покорны, то женитьбе и подавно. Может, и вправду – пора? И дело даже не в любви и не в женщине… Нет, подожди, а в чем же тогда дело? Именно в любви, именно в женщине! Это ж надо найти женщину, полюбить или сначала полюбить, а потом найти. А где найти и как полюбить? Где полюбить – понятно. Как найти – да как-нибудь. Всё сводится к элементарной, банальной пошлости. А если серьезно, женитьба предполагает комфорт, а будет ли покойно душе часто видеть предмет вожделения? Слова-то какие многозначительные… Предмет… Вожделение… Но как-то больше пары дней… Нет, конечно, можно и больше, но… Анька никогда не была злой… Чего она вдруг? А может быть, Костя всё-таки болтанул лишнего? Нет… Исключено! Но имя-то прозвучало? Ну и что! Нет… Чушь всё это… Ничего, дорогуша… Послезавтра уедешь, поплаваешь в чистой водице, рыбок посмотришь, впечатлений нахватаешься и забудешь… А если не забудет? Ну, почему здесь-то?! Почему сейчас?! Действительно! Если жениться, то почему не здесь, не на отдыхе?! Найду женщину где-нибудь в Гурзуфе, за киоском. Будем жить-поживать, добра наживать, купим яхту (кстати, мысль!), домик у моря и окочуримся в один день! Как красиво… Нет, это надо выпить. Вот так и спиваются люди: не от творческих мук, не от того, что тебя все не поняли, не от горя, а вот от таких праздных вопросов в лоб. Почему не женишься, папа? Да не хочу, бл…! Да, я понимаю: Аньке плохо без матери, она не может сказать мне то, что сказала бы ей. Но это же еще надо так вписаться в интерьер чужой тёте, чтобы моя Аня, мое создание, могла ей сказать какие-то заветные слова. Но Аня не твое создание, Витя… Нет… Это нет, это невозможно… Это мое, мое создание! Хорошо, не запил, сильным оказался, но яхта, домик и всё прочее сияние – не я, мой портрет в интерьере! Пусть мастерски сделанный, пушистый и вполне белый, но… ради дочери… ради дочери… Нет, выпить все-таки надо. В бар, пропустить стаканчик джина!»

Но дошел Монахов только до лифта. Постоял немного возле шахты и побрел в самую глубь коридора, в самый торец, к мягкими креслам и столику, загончику для таких вот, ищущих. Усевшись в кресло и воровато осмотревшись, он положил ноги на столик, вытащил из кармана телефон и набрал брата. – Костя… Это я…

– Ни за что бы не догадался.

– Вопрос один есть… Мне тут Анна заявила, что она всё знает, что Костя ей всё рассказал…

– А что конкретно она знает и об чем ей Костя рассказал?

– Что конкретно, не сказала… Спросила, почему я не женюсь…

Монахову показалось, что Костя ухмыльнулся.

– А она тебя в первый раз об этом спросила?

– Представь себе, в первый…

– Ну и зря… Я бы на ее месте спрашивал бы каждый день, раз по пять, пока не сломаешься. А кстати, почему бы тебе не жениться, ты надоел уже.

– Кость… Я серьезно с тобой разговариваю. Не ляпнул ты часом ей чего-нибудь такого… Или Ленка?

– Витя… Я б тебе сам ляпнул щас… Звонит в час ночи, несет пургу какую-то… Девочка задала тебе нормальный взрослый вопрос. Ей девятнадцать лет уже… Девятнадцать! Она хочет понять своего придурочного отца. Она же не знает, что у него случаются подружки-забегушки иногда…

– Я не пойму, ты завидуешь?

– Причем тут я?! Не я задаю вопросы. Аня мыслит глобально, как все дети. Она же знает, что в шоу-бизнесе половой вопрос решен полностью и окончательно, вот и волнуется.

– Причем тут шоу-бизнес?

– Витя, мы сейчас не о терминологии говорим, а о серьезных вещах, как ты сам выразился… Анечка прощупывает почву.

– Анечка не дура!

– И я о том же! Ты спросил – я ответил. Вот и иди в жопу, а лучше к доктору. В Крыму, говорят, доктора хорошие, классическая советская бальнеология. Загляни на досуге!

Костя отключился. «Смешно… Отчего-то всплыли барановские слова о мадам Ломбер, о секретах Полишинеля. Изабелла Марковна молодец, правильно всё поняла, вот и пусть себе болтает, слухи же без преград. И будешь ты, Анька, француженкой, хотя бы наполовину. Вполне забавно. Пургу я ему несу! А сам он не пургу?! Родной братец! А может, он прав насчет почвы? Обложили, суки, со всех сторон… Хэнде хох, брат, капитулирен! Отползай к бару… Надо всё это пресечь на корню!

Витя добрел до окна, взялся за ручку, но не решился открыть. Обычно растворял окно настежь, вдыхая свежее утро отдохнувшего за ночь города, а сегодня уже не утро, дневной воздух ничего не изменит. Зверски хотелось не столько свежести, сколько чего-нибудь кисленького: вишенок, например, мясистых или алычи. А не было даже простого лимона… «Что мы тут пили вчера? Ром, что ли, кубинский? Да… Ходили к таксистам, не хватило, водки не было, взяли ром. Прояснилось, как взяли ром, а дальше – провал… Не хватало еще амнезиями страдать для полного счастья. Этот ром – чародей, этот ром – баловник, давал же зарок пить только водку и виски, ром – не твоя стихия. Еще не известно, что с лицом: а если перекос, а если мешки, а если уши вскинулись…»

В зеркале виднелись, на удивление, лишь легкий отек и незначительные потертости. Больше впечатлял прочный классический дыб вместо вчерашней укладки, который не поддавался средствам малой механизации… «Ух-ух-ух… Что ж тут вчера творилось? Спросить не у кого. Где люди?.. Кто их видел? Может, на кухне? Все страждущие утром стекаются на кухню в поисках заветного «а вдруг!?». Но и там безлюдно, и мерзко смердили бычки, уплотненные почему-то в литровую банку. Недоеденный салат тоже оптимизма не прибавлял… Кухня, его гордость, тщательно отделанная, выстраданная кухня… В мойке гора посуды с разбитой чашкой на вершине; на разделочном столе растекшийся, начинающий усыхать помидор; в открытой хлебнице осиротело розовел совсем не глубокий бюстгальтер, чего им можно прикрыть, непонятно, потому, наверное, и валялся здесь среди крошек… Витя нервничал, не способный к деяниям. Единственное, на что хватило, – стереть со стола помидор содержимым хлебницы и закрыть литровую банку с бычками пластиковой крышкой… На этом синдром Золушки иссяк, выдавливаемый более серьезным синдромом. Телодвижения не радовали внутренние органы, сосуды на висках пульсировали с опасной частотой. Выход был только один – большая вода, суметь дотащиться триста метров до канала, а там что-то улучшится.