Исаак Ландауэр - OUTSIDE

Эти длинные тонкие пальцы могли служить орудием труда талантливого пианиста, столько изящества и силы было скрыто в них. Такие руки должны вдохновлять – если не их владельца, то поклонника: творчества, претензии на оное или просто красоты отдельно взятого человеческого создания. Они были настолько совершенны, что, казалось, можно было влюбиться уже только в них, ещё даже не подняв глаза выше. Вместо этого взять эту ладонь в свою, поднести ближе и медленно, желая прочувствовать её каждой клеткой, приложить к своему типичному, с отпечатком обыденности лицу. Но только не тыльной стороной, разыгрывая сцену дешёвого романа, все эти линии судьбы и прочие чёрточки – лишь жалкая пародия на едва просвечивающие вены, несущие кровь прекрасному божьему изваянию. Если дотронуться до их поверхности, чувствуешь едва уловимый пульс несущейся по ним жизни – и тогда ужас сковывает при мысли, что эта красота жива. Она не пейзаж, безразличный к наблюдателю, не мраморная статуя, достаточно нетребовательная к поклоннику, чтобы позволить тысячам восторженных пигмалионов в неё влюбиться, и даже не икона, обезличенная уже тем, что отображает лик явно нездешний, а, значит, всё одно недоступный. Она жива. А потому требует восхищения или лучше сразу поклонения; ждёт силы – готовой, но не способной покорить. И, тем не менее, заставляющей её покориться. Сделаться послушным орудием счастья в грубых, непременно мужских руках. Так Митя понял, что Яффе была женщиной. Точнее – девушкой, юной и прекрасной, как и следует быть носительнице лучшего имени. Тёзка Елена смотрелась бы рядом с ней чопорной взбалмошной бабой, так естественна была Яффе в своей роли воплощения красоты.

Ему пришлось прерваться, так как засорившаяся параша начала распространять по камере вонь – идея о том, что обилие воды поможет засору рассосаться без посторонней помощи, как всякая утопия, работала лишь в мозгу её создателя. Обязанность содержать казённую сантехнику в исправности и чистоте была возложена предприимчивой администрацией на постояльцев заведения, и, следовательно, участие в разрешении проблемы понимающего опытного мастера исключалось по определению. Тогда сторонник немедленных радикальных мер решительно оголил руку, запустил её в отвратительное месиво и принялся размягчать пробкообразный сгусток, продолжая, однако, размышлять о только что увиденном, если так уместно называть плод собственного воображения. Начало оказалось увлекательным, с ходу продемонстрировав актуальность пророчества Асата о независимости персонажа, с первых же минут избравшего амплуа привлекательной молодости да ещё в обличье возбуждающе хорошенькой дамы. Последнее окончательно вернуло Митю обратно на стезю воображения.

О красоте мало что скажешь – во все времена знатоки от пера описывали скорее рождённые ей эмоции, к слову, подчас куда более эффектные, нежели оригинал совершенства. Которое без изъяна нежизнеспособно, а у Яффе как раз имелся на этот случай крупный нос, не нарушавший пропорции лица, но вполне достаточный, чтобы внести ту обязательную долю нелепости, отождествляющую неземной образ с унылой реальностью. Без него она создание бескомпромиссно небесное, в её плотскую структуру естества никто не поверит, и она так и осталась бы миражом. Но где-то наверху – а может быть, внизу, умеют кропотливо продумывать детали замысла, и результат оказывается соответствующий. Профессия у неё была необычная – коли говорить об эффектной внешности, и типичная, если вспомнить о происхождении имени. В двадцать два года Яффе руководила отделением небольшой кредитной организации, посредством шести розничных точек выдававшей краткосрочные кредиты на небольшие суммы наличными. Она начала подрабатывать здесь менеджером по работе с клиентами ещё будучи студенткой первого курса и быстро полюбилась руководству за умение нивелировать конфликты.

Дело в том, что неотъемлемой частью ежедневной работы учреждения являлась работа с жалобами косвенно пострадавших близких не слишком ответственных заёмщиков. Матери наркоманов, когда-то получивших на основании прописки долю в приватизированной квартире, бывшие супруги алкоголиков, кому на дом, в соответствии с анкетными данными, регулярно заглядывали коллекторы – за ради эффекта порой даже ночью, и куча иных родственников, кому не посчастливилось заиметь кровные узы с какой-нибудь ходячей зависимостью, имеющей, однако, подтверждённое законодательством и совершеннолетием право на заём. Именно здесь и пригодилась более всего новая сотрудница, действовавшая на кляузников прямо-таки гипнотически. Усталые, на грани срыва заплаканные женщины полагали бессмысленным жаловаться неприлично соблазнительной девочке, судя по одной лишь одежде, слабо представляющей происхождение слова «горе». Мужчины, естественно, робели, быстро меняли гнев на милость, начиная просить вместо того, чтобы требовать. В общем-то, требовать было также бесполезно, но – чем больше недовольных граждан марали бумагу в прокуратуре и писали депутатские запросы, тем ощутимее становились хлопоты для владельца прибыльного бизнеса – извинения за беспокойство вышеозначенные представители власти и народа предпочитали исключительно в виде банкнот, причём – зелёного цвета. Выходило так, что холодный безжизненный гранит чьей-то вопиющей привлекательности, лишая несчастных последней надежды на понимание, собственнику приносил ощутимую экономию, что хорошо прослеживалось в сравнении с другими пунктами выдачи, расположенными по всему городу. Опять же, у хорошо пахнущей ухоженной дамы, когда та восседает за стойкой менеджера по работе с клиентами, неудобно брать пятьсот рублей на опохмелку, и распустившие хвост павлины через одного просили по максимуму – на новый бизнес, инвестиции, оборотные средства, недостающую часть для покупки машины престижной марки и так далее, превращая невинную утреннюю банку в расточительный многодневный запой.

Яффе, как и полагается красоте, лишена была снисхождения, справедливо полагая себя лишь орудием эффективной эксплуатации человеческих слабостей. Ведь находились идиоты, что брали деньги под сумасшедшие проценты на покупку модной дорогостоящей бессмыслицы с приставкой «i», хотя кроме восьмисотрублёвой стипендии техникума и остатков бабушкиной пенсии источниками дохода не располагали. Другие одалживали на заграничную поездку, раз «всё равно уволили», третьи – на празднование дня рождения, четвёртые – ещё на какую-нибудь ерунду, так что невольно появлялось уважение к поклонникам героина, как единственным, кто занимал на нечто действительно жизненно важное. В агонии необязательных трат люди залезали в такие долги, что не хватало даже на самое необходимое, превращаясь в кабальных крестьян, променявших свободу передвижения, – неплательщикам первым делом «закрывали загранку», да и вообще свободу, на непозволительную роскошь тщеславия. Вглядываясь в лица приходящих, а работа быстро сделала её хорошим физиономистом, Яффе вскоре утвердилась во мнении, что внушительной части российского общества куда лучше было бы вернуться к положению крепостных, ведь и самый бестолковый распутник-барин станет если не заботиться, то хотя бы беспокоиться о личной собственности куда более, чем они сами о себе. Выходило так, что кому-то сподручнее оказаться лопатой на службе у хозяина, нежели гражданином и личностью, отчасти потому, что лопата хоть чего-нибудь да стоит. В России издревле человеческая жизнь не потянет и ломаного гроша, а принадлежность к рабовладельцу автоматически делает раба ценным предметом хозяйства, за которого уплачены или, наоборот, могут быть выручены деньги. Такого не отдашь в чужую кабалу, ведь некому тогда станет работать на своей.