Княженика - Продаю себя

С морозной шумной улицы я нырял в душный теплый полумрак кинозала, ощупью пробирался на последний ряд, находил ее – она неизменно сидела там, серьезно глядя на экран. Я сгребал ее, угловатую, тонкую, жадно целовал ее сухие теплые губы – она пахла сухими осенними листьями, а, может, это я сам приносил этот запах с собой.

Она молчала, гладила мои волосы прозрачными пальцами, запрокидывала голову, подставляя мне себя открыто и невинно.

Я никогда не спрашивал ее о том, где она бывает до наших вечерних сеансов. После того, как фильм заканчивался (ей-богу, если бы мы действительно смотрели каждый из них, мы могли бы стать кинокритиками), я провожал ее домой.

Я до сих пор не знаю, где живет Саша. Каждый раз на углу квартала она целовала меня в щеку – легко, мимолетно – и исчезала за углом.

Я мог бы за ней проследить. Если бы захотел.

Но я по-прежнему не видел ее улыбки, и равнодушие было моей маленькой местью в ответ на ее жадность.

Лишь однажды отказала она мне во встрече – у нее намечалась какая-то поездка, встреча или конференция… Я не стал вникать в детали.

Ласково улыбнувшись, я спросил, когда я снова смогу увидеться с нею.

Сдержанным ровным голосом она пояснила, что не знает точной даты возвращения, и непременно известит меня о приезде.

Я смутно, нутром чуял, что дал маху, что дело во мне, а именно – в моих скорых, настырных соитиях с нею, когда я бросал ее, не успевшую отогреться с мороза, на узкую кровать и впивался в нее, и синяки, которые оставались на ее белой коже, не сходили неделями.

Но Саша взяла мою руку, я мотнул головой, отгоняя от себя дурные мысли – вот же она, Саша, всегда рядом, и ей не нужна эта глупая романтика, мы оба знаем, что самое важное – это эти мгновения, когда она задыхается, но не кричит – у нее нет сил, и я кричу за двоих.

В тот день, когда она уехала (у меня не было ни малейшего желания провожать ее до станции, и я был благодарен ей, когда она вскользь упомянула, что ее подвезут туда друзья), я сильно напился.

Мне бы и в голову не пришло считать дни, проведенные без Саши.

Если уж совсем честно, то они сбились в один плотный тугой комок; пары алкоголя, дешевых духов, которыми пользуются проститутки южного квартала, смех барыг – самый страшный смех.

Саша.

Мия едва не погубила меня, раз или два, а, может быть, двенадцать или двадцать, когда я пожирала свиное сало после трех дней голода, я умоляла ее остановиться, слабела и умирала, и мой желудок делал самый последний отчаянный кульбит. Мия смотрела на меня, улыбаясь, и в ее глазах отражалась Вечность. Вечность, в которой жили лишь юные, прекрасные и сильные, свободные от предрассудков. Эти юные отпивали чай из тонких чашек, гладили друг друга по прозрачным пальцам, и лунный свет просвечивал их совершенные тела насквозь.

Я не могла сказать Мареку, что проведу выходные в доме Виктории. Просто не могла. Я солгала ему о научном форуме – а он даже не спросил у меня ни о чем. Он не любит меня и никогда не полюбит – но я сейчас не могу думать об этом, просто не могу, сейчас я была слишком взволнована предстоящей встречей с ней.

Моим совершенным идеалом.

Викторией.

Она сама, сама пригласила меня в гости! Она приготовила пасту, она застелила стол льняной скатертью, она запекла форель и достала бутылку вина – того самого, которое я никогда не покупаю в магазине из-за его цены. К еде она не притронулась.

– Ана – это религия, Саша. Наша религия, со своими мучениками, грудой костей, с великими тотемами и стигматами. – С этими словами Виктория мягко приподняла рукав дорогой шелковой блузки, и я увидела, что ее белоснежную кожу покрывают тонкие глубокие шрамы. Я протянула руку и погладила их.

– Они прекрасны, Виктория. Как прожилки на осеннем листе. Как лучи солнца, которые пробиваются сквозь стекло по утрам.

Виктория склонила голову, но я знала, что она не заплачет. Она была такой сильной, эта хрупкая девушка с усталыми глазами. Я смотрела на нее и думала, что тоже хотела бы стать частью ее жизни – жизни, состоящей из дорогой косметики, массажа после занятий йогой, поклонников, которые возили ее по всему свету, лишь бы увидеть тень улыбки на ее прелестном лице. Она мало говорила о своих мужчинах, но я заметила, что после прошлых выходных она пришла ко мне с легким загаром, какой появляется во время лыжных прогулок на альпийских курортах, а в ее ушках поблёскивали миниатюрные серьги с бриллиантами. Она пару раз говорила с кем-то по телефону по-французски: «Куршавель… завтра… нет», и я не спросила ничего. Я мечтала говорить на нескольких языках, как она, быть совершенной и тонкой, сводить мужчин с ума своим печальным взглядом.

Подруги Виктории заглядывали ей в рот, пытаясь подражать даже в мелочах. Я даже не пыталась этого делать – не тот уровень. Ее подруги носили дизайнерскую одежду, пили запредельно дорогие фреши в лучших кафе в городе по утрам, в их сумочках флаконы духов соседствовали с агатовыми мундштуками. А в моей сумке лежал потрепанный томик Лорки, пачка прокладок и Голуаз.

Ее подруги, кажется, никогда не ели.

**

Я была пьяна, я чувствовала себя пьяной, я размазывала слезы пополам с тушью по щекам и умоляла Викторию научить меня стать такой, как она. Она гладила меня по волосам, и ее голос, низкий, выразительный, сводил меня с ума.

– Ложь и тайны – это мой мир, Саша… Они придут и за тобой – зачем тебе это? Если тебе кажется, что ты на краю бездны – это самое время. Но нет обратного пути. Есть только боль. И пустота.

Я не понимала, о чем она говорит, но я молчала. Я готова была слушать ее вечно.

– Мой путь к анорексии начался давно… Иногда мне кажется, что прошло много жизней с тех пор. Мой мальчик, мой первый мальчик… Он взял мои трусики, в тот день у нас был первый секс… у меня. Это был мой первый раз, я так волновалась… Он взял мои трусики, растянул их руками – я помню их даже сегодня, мягкие, удобные и такие огромные… Он рассмеялся, сказал что-то про мою задницу, и что эти трусики могут быть парусом на яхте его отца… но задницу мне они обтягивали плотно. Я вырвала их у него и убежала. Он звонил потом… С того дня я больше не ношу ничего, кроме стрингов. Их точно нельзя натянуть как парус.

Я видела трусики Виктории – как-то она пригласила меня с собой в фитнес-зал. Я не хотела идти с ней – у меня не было красивой одежды для спорта, а если Виктория увидит меня без одежды, мои огромные бедра и рыхлый живот, она перестанет со мной разговаривать. Но я не смогла перебороть искушение увидеть ее в душе, изучить каждый дюйм ее прекрасного тела, посмотреть, насколько вынослива она на тренажере, Виктория, живущая на кофе, чае и сигаретах.

Когда она, нисколько не смущаясь, разделась прямо передо мной, я не могла оторвать взгляда от ее нижнего белья. Ажент Провокатёр, последняя коллекция – эти трусики стоили столько, сколько я тратила в месяц на еду. А Виктория вместо еды купила эти безумно дорогие, вышитые вручную трусики из гладкого шелка, и сейчас стояла в них передо мной, прямая, красивая, гордая. О моей старой майке и тренировочных штанах она не сказал ни слова. Встряхнув блестящими волосами, она уверенно направилась к тренажерам и занималась целый час без перерыва, и ее лицо оставалось сухим. А моя физиономия вспотела уже минут через пять, я малодушно села на скамейку с порцией смузи и смотрела, как тугие ягодицы Виктории ходят туда-сюда на тренажере-эллипсе.