Следы на Снегу - На перепутье

– Кажется, пришли, Алек, давай ключи, – видя, что я не реагирую, Август полез в карман моей куртки.

Я едва держался на ногах, когда мы вошли внутрь. Солнечный свет больно ударил по глазам; я зажмурился и отвернулся от окна. Окружающий мир в такие минуты становился раздражающе-четким, до такой степени, что хотелось кричать.

– Что мне сделать? Алек, как ты справляешься с этим? – Август еще не видел меня в таком состоянии, и это его напугало.

Я торопливо скинул рюкзак и полез во внутренний карман, где у меня должны были остаться таблетки. Руки дрожали, непослушные пальцы никак не могли расстегнуть молнию, Август отобрал у меня рюкзак и вытащил их сам.

– Сколько тебе? Одну? Две?

Я кивнул.

– Сейчас схожу за водой.

Я метнулся вслед, влетел в уборную – меня вырвало. Не знаю, сколько это продолжалось, но мне показалось, что бесконечно долго. Запахи канализации и резкий химический аромат освежителя провоцировали все новые приступы тошноты.

Август подал мне стакан подсоленной воды, я прополоскал рот, с отвращением сплюнул кисловатую слюну, запил таблетки.

Стало полегче.

Поднялся на ослабевших ногах и перебрался в ванную; пустил воду и подставил голову под освежающую струю. Стоял так, пока шею и затылок не заломило от холода.

Когда я поднял голову, то увидел в зеркале искаженное страхом лицо Августа. Я слабо улыбнулся.

– Все в порядке. Сейчас пройдет, – я старался говорить уверенно, но голос не слушался.

– Часто с тобой такое бывает?

– В городе чаще, чем в деревне.

– Может, тебе надо полежать?

– Нет. Дай мне десять минут.

– Хорошо, – Август вышел и прикрыл за собой дверь.

Я остался один. Опустился на холодный пол, привалился спиной к стене, закрыл глаза и стал ждать, когда таблетки подействуют.

Со мной давно ничего подобного не происходило. За месяцы, проведенные в деревне, я забыл о приступах и уже не носил с собой лекарство. Мне всегда становилось легче дышать зимой, когда мороз запирал все запахи, и воздух был просто воздухом, стерильным и свежим.

Я захватил старый рюкзак по чистой случайности, и, к счастью, в нем оказались таблетки – видимо, завалялись с прошлого лета. В этом состоянии я не смог бы объяснить Августу, что именно мне нужно – и тогда совершенно утратил бы контроль над чувствами, потерял несколько дней на восстановление, упустив шанс выяснить хоть что-то про Айзека.

Август с кем-то говорил по телефону, увидев меня, он сразу попрощался и дал отбой.

– Может, тебе стоит отдохнуть? На тебе лица нет.

– С кем говорил? – я огляделся: кухня была небольшой, но светлой. Окно прикрыто жалюзи; старый буфет с застекленными дверцами; к стене прикноплены распечатки черно-белых фотографий, среди них я заметил и ту самую, с которой все началось.

– Слушай, мне нужно кое с кем встретиться, если ты в порядке… Это ненадолго.

– Да, конечно, иди.

– Ты уверен? – Август пристально всмотрелся в мое лицо.

Я кивнул.

Квартира Петра, хоть и располагалась в весьма убогой многоэтажке, оказалась по-своему уютной. Везде чистота, стопки книг, особенно на рабочем столе. Ноутбук, какие-то вещицы, по виду старинные, коллекция камней, черепки с выдавленными на них примитивными узорами, наконечники стрел за стеклянными дверцами книжного шкафа. Я медленно читал названия на корешках, некоторые стерлись со временем, их было непросто разобрать. В основном, труды по истории, немного научной фантастики в аляповатых обложках, справочники, словари, энциклопедии…

Август уехал полчаса назад – я видел, что он не хочет распространяться о предстоящей встрече, поэтому отложил расспросы на потом. Я был немного удивлен тем, что в этом городе у него оказалось немало знакомых, людей, с которыми его связывали какие-то дела, общее прошлое. Вчера он сказал, что собирался поднять все свои связи, когда мы не вернулись вовремя – и, кажется, не шутил.

Я бесцельно бродил по квартире, потом вышел на крошечный балкон, заваленный каким-то хламом; у соседей творилось то же самое. Никогда не понимал людей, которые старательно хранили то, чем они точно не будут пользоваться; хотя осознаю, что эта привычка – наследие жесткого дефицита, царившего в стране всего-то пару десятков лет назад. Вещи за эти годы давно пришли в негодность – пыльные, ветхие, рассыпающиеся в прах. Интересно, что будет с ними, когда их хозяева умрут? Ведь не потащат же они все это барахло с собой в могилу. Но если бы дело происходило, скажем, несколько столетий назад, то часть их, наверное, удостоилась бы погребения в каком-нибудь кургане. Другой вопрос – были бы обитатели этого дома настолько знатными, чтобы их даже в загробной жизни обеспечили всем необходимым и стали ради них насыпать гору земли.

У моих предков все происходило проще. Как бы сказали сейчас, экологичнее. Их просто сжигали. Они брали с собой минимум – охотничьи принадлежности или оружие, посуду и неизменного спутника жизни – нож. С таким набором вещей они могли спокойно добыть себе пищу и выжить в ином мире. Звучит, конечно, крайне странно – выжить в ином мире, но уж таковы были их представления. Для Охотников существовали свои правила – их погребальный инвентарь предварительно ломали, разбивали, рвали на клочки, особенно старались над оружием. Даже на том свете соплеменники боялись их силы, и заранее оставляли их без шансов на успешную адаптацию к новым условиям. Даже там Охотники были изгоями, и влачили жалкое существование, прячась в самых непроходимых лесах и постепенно превращаясь в неприкаянных духов, отчаянно ищущих пути возвращения назад, в обычный мир. И время от времени им это удается – тогда в племени рождается младенец со странным блеском в глазах. Старик Аким рассказывал, что порой духи в спешке могли вселиться в ребенка из другого рода, и чаще всего это оборачивалось тем, что новорожденного отнимали от матери и просто оставляли где-нибудь в тайге, само племя спешно откочевывало на другое место, а женщина, родившая будущего хищника, навсегда оставалась одинокой – муж уходил, а другим мужчинам было запрещено к ней приближаться.

Иногда этих детей находили шаманы из нашего рода – они по только им известным приметам заранее узнавали о появлении нового Охотника. Их растили сильными, жестокими, обозленными и хитрыми. Насколько я мог понять со слов Акима, только Охотникам не давали никакой альтернативы – они были обречены до конца своих дней, который обычно наступал довольно быстро, купаться в чужой и своей крови, убивать, калечить и причинять боль. Когда они погибали, соплеменники относили их тела как можно дальше от родных мест, чтобы их дух не смог найти обратный путь слишком быстро.

В то же время наш род процветал именно благодаря Охотникам. Это парадокс, да. К ним относились буквально как к прокаженным – с ужасом, замешанным на отвращении. На протяжении своей короткой жизни они оставались одинокими и были вынуждены держаться за пределами поселения, и без особого на то разрешения не могли заговаривать с соплеменниками.