Борис Сопельняк - Саркофаг. Чернобыльский разлом

Кроме того, к первому октября будет построено семь тысяч домов усадебного типа. Эти поселки будут строиться со всеми удобствами, в том числе с больницами, школами, детскими садами и домами культуры. Все области Украины включились в это благородное дело. Принцип работы такой: каждая область присылает в отведенное место свою технику, материалы, людей и сдает поселок под ключ. Киевская область не очень большая, но под эти городки и села мы нашли такие земли, которые будут по душе «полещукам» – так у нас называют людей из эвакуированных районов. Там много лесов и все усадьбы жмутся к этим лесам.

– И какое у этих поселков будущее? Ведь рано или поздно люди вернутся в свои родные дома.

– Освобождающееся жилье отдадим молодым. Думаю, это будет хорошим стимулом для выпускников вузов, техникумов и ПТУ, которые зачастую не едут на село из-за отсутствия полноценного жилья и того, что мы называем соцкультбытом. Что касается работников АЭС, то для них строится городок в Страхолесье – есть такое живописное местечко на берегу Киевского водохранилища.

– Планы, что и говорить, грандиозные, – не без доли скептицизма заметил я. – Но реальны ли они? Не получится ли так, как в хорошо известной пословице: гладко было на бумаге, если б только не овраги, а по ним ходить?

– А вы приезжайте месяца через три-четыре, – приглашающе улыбнулся Юрий Петрович, – и все увидите своими глазами. Думаю, что на овраги мне ссылаться не придется. По рукам?

– По рукам, – несколько легкомысленно согласился я, не отдавая себе отчета в том, что второй раз попасть в Чернобыль будет куда труднее.

Четыре месяца я не был в этих местах, а когда вспомнил об обещании приехать снова, на дыбы встали врачи. Дело в том, что все возвращающиеся из Чернобыля проходили углубленное медицинское обследование, не миновал этой участи и я. Как оказалось, рентген я получил немало, но до критической отметки, когда в Чернобыль уже не пускают, оставался небольшой зазор. Но стоило мне заявить о желании отправиться в те края снова, как врачи совершенно логично заявили:

– Зазор у вас, конечно, есть. Но откуда вы знаете, сколько получите на этот раз? Если схватите столько, сколько уже имеете, то последствия могут быть самыми серьезными.

Я пообещал быть осторожным, не геройствовать и без нужды на рожон не лезть. С тем меня и отпустили.

И вот я снова мчусь по хорошо знакомой дороге. Если в мае, подъезжая к Чернобылю и особенно Припяти, я волновался из-за того, смогу ли работать, не поглядывая поминутно на дозиметр, то теперь волнение было совсем другого рода: что я увижу, что сделано за сто двадцать дней и ночей, встречусь ли со старыми друзьями? С друзьями встретиться, к сожалению, не удалось, сделав свое дело, они разъехались по домам, а им на смену пришли другие, не менее мужественные люди.

Никогда не забыть, как яростно и азартно работали шахтеры, монтажники и бетонщики, сооружавшие фундамент для саркофага. Мы тогда думали, что саркофаг – это своеобразный колпак, который накроет все здание четвертого блока. Когда я сказал об этом заместителю начальника управления строительства № 605 Виктору Хапренко, тот откровенно рассмеялся.

– Какой там колпак?! Обыкновенная лестница с двенадцатиметровыми ступенями. Впрочем, правильно надо говорить не лестница, а каскад.

– Как это – лестница? – не понял я. – И зачем такие ступени? Кто по ним будет ходить?

– Ну, это же так просто, – схватил карандаш Виктор Никитович. Потом передумал, отшвырнул его в сторону и решительно встал из-за стола. – Поехали. На месте будет виднее.

Автобус не спеша катил по ровной, широкой дороге. Время от времени он притормаживал и брал попутчиков. И это на той дороге, по которой совсем недавно мы летали пулей, чтобы быстрее проскочить опасную зону! Но больше всего меня поразило то, что с нами не было дозиметристов.

– А зачем они нужны? – спокойно отреагировал на мое замечание шофер. – Фон вполне приемлемый, опасных зон практически нет, так что ездим и даже ходим без особой опаски за здоровье.

Вот и труба, возвышающаяся над аварийным блоком. Сейчас покажутся развалины с зияющим кратером реактора.

– Стоп! А где же развалины? – воскликнул я.

– Никаких развалин здесь нет и в помине. И вообще о чем это вы, о каких развалинах? – явно подшучивая надо мной, улыбнулся Виктор Никитович.

Мы выпрыгнули из автобуса и подошли – тут я, хотите верьте, хотите не верьте, прямо-таки остолбенел – к зданию четвертого блока. Тому самому зданию, на крыше которого во время пожара гибли люди, и около которого нельзя было находиться дольше одной минуты. Виктор Никитович здоровался с людьми, о чем-то расспрашивал, а те спокойно, не оглядываясь по сторонам, отвечали. А потом он задал вопрос, от которого я онемел:

– Не хотите ли подняться в это здание?

– В это? – придя в себя, выдавил я. – Неужели я похож на сумасшедшего? Ведь это четвертый блок, там же тысячи рентген!

– Ну, как знаете, – лукаво прищурился Виктор Никитович. – А то ведь сверху саркофаг как на ладони. Картина, я вам скажу, потрясающая. Но до смотрового окна триста двадцать пять ступенек. И без отдыха! Никаких тысяч рентген там давно нет, но кое-какой фон все же сохранился, так что задерживаться не рекомендуется.

– Вам бы дипломатом быть, – проворчал я, на всякий случай убирая под рубашку фотоаппарат.

– Это еще почему? – всплеснул он руками.

– Уговаривать умеете. Да с таким подходцем, что отказать просто невозможно.

Сперва я ступени считал, но в конце первой сотни сбился. В середине второй пришло второе дыхание, и до меня наконец дошло, где я нахожусь. Сказал бы кто-нибудь в мае, что в сентябре я буду ходить внутри четвертого блока, ни за что бы не поверил, а этого провидца счел бы сумасшедшим. Я же помню, как на облицованном свинцом вертолете мы пролетали в тридцати метрах от здания, и вертолет так простреливало, что зашкаливало дозиметры. А сейчас мы деловито пыхтим на лестнице, и не снаружи, а внутри блока, и единственная наша забота не потерять ритм и не сбить дыхание.

– За этой стеной – реактор, – остановился Виктор Никитович. – Там действительно тысячи рентген, а здесь, вот, смотрите, дозиметристы написали мелом, сколько здесь рентген.

– Всего три сотых, – изумился я.

– А как эту стену делали! Из укрытия выскакивает человек с лопатой раствора, шлеп! – и назад. За ним выбегает парень с кирпичом, бац! – и в укрытие. Считали каждую секунду, иначе, без всякого преувеличения, смерть.

– Эти, что ли, кирпичи? – показал я на груду серовато-черных брусков.

– Они самые. Остались про запас.

– Ну-ка, попробую, как с ними бегать.

На вид брусок пористый и кажется легким, но когда я взял его в руки, пришлось поднатужиться, кирпич тянет килограммов на двадцать. Как работали, как бегали ребята с такой тяжестью по шатким лесам, не ухом, а сердцем слыша тиканье секундомера, представить можно, но сделать то, что сделали они, может далеко не каждый.