Иван Ленивцев - Бабушка и «Варшавянка»

Забыв про пропавшую шляпу часовой, сдернув автомат с плеча, с тревогой огляделся по сторонам.

– Прежде чем мутить воду, оглянись по сторонам. Вон туда смотри! Видишь, те дырки в причальных стенках? Знаешь, что это? Это допотопные очистные сооружения, наверное, времен русско-японской войны. Через них все нечистоты человеческие сливаются прямиком в воды бухты. И мы их глотаем: и я, и ты, и все-все-все! Поэтому не надо на меня волну гнать, одну меня во всех смертных грехах обвинять, понятно тебе? Тоже мне, природоохранный прокурор нашелся! Умник нашелся! Пока по земле да по палубе топал как слепой, ничего не замечал, а как в мою среду окунулся, так сразу принюхиваться принялся, воду на зубок пробовать, виноватых искать, права качать, глотку драть в защиту природы… эколог недоношенный! – «Варшавянка», словесно пнула обидчика. – Так что, не надо бездоказательно меня обвинять… И безответственно, – добавила она, затем, с малой долей вины, сказала: – Нет, я, конечно, не без греха, однако и меня понять можно, и даже нужно; я уже столько лет без капитального ремонта, у меня давно уже сальники прохудились, прокладки подтекают… Э-э, да что я тут перед каждым встречным-поперечным оправдываюсь, не нравится в бухте – вали в Тихий океан, там вода почище.

– К-куда? В океан?! Да ты что, железяка, сдурела?! – испуганно шарахнулся от лодки ботинок. – Говорят, там такие чудовища морские водятся, враз проглотят и размера не спросят.

– Кого – тебя? Проглотят? Ой, не могу, ой, держите меня! – развеселилась «Варшавянка». – Ты на себя оглянись: подошва на трех гвоздях, даже шнурков не осталось! Рылом не вышел, рвань забортная, кому ты в океане нужен, последняя ракушка тобой побрезгует, понял? Так что, не смеши мою корму, греби к берегу, а то ненароком вдруг потонешь, а меня обвинят…

– И погребу, погребу… – мстительно прошипел ботинок, с силой отталкиваясь от ржавого борта лодки и беря курс на ближайшие камни. – А ты… ты знаешь, кто? Ты старуха мазутная… я слышал, тебя скоро на гвозди потащат… на буксире, как миленькую поволокут на Морское кладбище…

– Что-о-о?!! А ну, повтори, что ты сказал! Меня – на гвозди?! Ах ты, дрянь беззубая, ну я тебя сейчас проучу… – обозленная лодка погнала волну, однако ботинок уже шустро вскарабкался на камень.

Природа в настоящее время вытворяет бог знает что – и человек ей не указ. Вот и вчера под вечер, тайфун налетел как обычно нежданно-негаданно – и, понеслось: в одно мгновение и земля, и небо, и море смешались в адском водовороте, подобно злейшим врагам они схватились между собой в обезумевшей схватке не на жизнь – насмерть, не зная ни жалости, ни милосердия и, даже не прося пощады. Ураганной силы удар обрушился на это вечно туманное, каменистое побережье, столь не любимое моряками проходивших мимо судов и кораблей; обрушился – и начал дьявольскую работу, конечный результат которой был известен, наверное, лишь одному богу. Сумасшедший ветер легко, будто играючи, валил вековые лиственницы, тщетно пытающиеся зацепиться корнями за тонкий слой здешней земли; он с яростью нападал на крыши домов, рвал с них шифер, железо, толь как бумагу —рвал, и с диким хохотом подбрасывая их вверх, оглашал окрестности устрашающим грохотом. Затем принимался валить столбы с проводами как гнилые грибы, обрушивался на лежащие на берегу лодки, легко и беззастенчиво переворачивая их; и, наконец, добравшись до копенок заготовленного сена, остервенело накидывался на них, бесстыдно задирал брезент, уносил его невесть как далеко, а само сено разбрасывал куда попало. А море напоминало кипящий котел, белогривые, точно обезумевшие волны раз за разом упорно и настойчиво обрушивались на, казалось бы, беспомощный берег, словно мстя ему за какую-то давнюю, но не забытую обиду; однако разбившись о неприступную твердь берегового гранита злобно шипящей пеной, они с оглушительным стоном откатывались назад, чтобы снова и снова нанести врагу еще более сильный, более сокрушительный удар. И ко всему этому, еще и проливной дождь с яростью голодных волков, набрасывался на все живое, осмелившееся выйти из укрытия.

Если мягко сказать, то погодка была – дрянь. Небольшой рыбацкий поселок, состоящий из двух десятков деревянных бараков довоенной постройки, лежащий на берегу небольшой подковообразной бухты, испуганно притих, затаился, должно быть, моля бога, чтобы тайфун побыстрее ушел в сторону Охотского моря, чтобы он успокоился, затих наконец. Кромешная мгла вороненым крылом накрыла и бухту, и поселок.

И лишь только одно окно мрачного приземистого барака, тускло мерцало, как бы бросая вызов непроглядной тьме. У окна, на рассохшейся скрипучей табуретке, накинув на сухонькие, костистые плечики облезлый, должно быть, когда-то пуховый платок, сидела старушка. Было слышно, как она пела, или нет – скорее просто повторяла незатейливые слова из какой-то песни.

Каким ты был, таким ты и остался

Орел степной, казак лихой…

Позади старушки, весело потрескивая сухими дровишками, жарко гудела побеленная известью печь с металлической дверкой. Слабый свет от стоящей на подоконнике керосиновой лампы, едва-едва освещал небольшую комнатенку с нехитрой мебелью: грубо сколоченный дощатый стол под синенькой клеенкой, тумбочку со старым, еще советским телевизором «Рекорд», железную, похоже – армейскую кровать, на которой, кажется, кто-то спал; и что уж совсем необычно – небольшой японский холодильник «Тошиба», неизвестно каким ветром сюда занесенный и, наверняка, чувствующий себя здесь если не одиноким, то уж точно лишним.

Должно быть, повторив слова песни до конца, старушка повернула желтовато-малиновое от света лампы морщинистое личико на стене висевшие старые, сонно-тикающие часы-ходики с увесистой гирькой на металлической цепочке: время, едва-едва перевалило за полночь. «Охо-хо-хо!» – протяжно вздохнув, она снова тихонечко затянула песню:

Однако, пора уже познакомиться со старушкой. Звать ее – Мария, отчество – Яковлевна. Фамилия пусть останется неизвестной, так сказать, для женской тайны. В поселке ее звали просто: баба Маня. В отличие от знаменитых ныне на всю страну телевизионных женщин малопонятных профессий, типа бизнес-леди, бизнес-вумен и прочих светских львиц и «шпагатниц», наша баба Маня всю жизнь была настоящей труженицей. Просто труженицей, что, конечно же, понизит интерес к ней у некоторой части читателей, однако – это не шибко обидит нашу героиню, потому как было время, когда и она была знаменитой, и ее имя гремело по всему побережью, как Маня-бригадирша ставного невода, рекордсменка по вылову рыбы. В свое время была она и передовиком производства, и победителем пятилеток, ну и прочих весьма достойных ранее званий. Все было.