Наталия Терентьева - Твоя звезда

– Нет. Сейчас нет.

– Вот и хорошо. Нам это даже удобно. А как снимешься у меня – если я буду тебя снимать, конечно, – Мазоров подмигнул Степе, – то и все театры за тебя драться будут.

– А… какая роль? – Степа решил всё-таки спросить. Не оказался бы опять какой-нибудь медведь… С нечеловеческим рыком.

Мазоров прищурился:

– А ты какую бы хотел?

Степа понимал, что знаменитый Мазоров – сам актер, и неплохой, о чем он думает на самом деле – не поймешь. О чем думает, что хочет сказать, что имеет в виду… Ничего не поймешь. На всякий случай отвечать тогда Мазорову не стал. Да и не такой он дурачок – понятно же, раз все собрались и смотрят, раз ищут и ищут и найти не могут, двадцать девять претендентов уже забраковали, значит, роль-то немаленькая, важная, скорее всего – положительная. На отрицательного героя его не позовут.

Степа свернул из дворов в парк, шел теперь по широкой аллее, усыпанной листьями, и думал, что, наверное, самая большая загадка живой природы – это наш мозг. Но есть еще бо́льшая загадка – наша душа. Мозг силится понять, что такое он сам, что такое душа, есть ли она вообще, нисколько не сомневаясь, что он-то сам есть… Раньше Степа не любил таких размышлений. А сейчас не может не думать. Почему? Что изменилось в нем? Уперся в стену? Приближаются тридцать лет, первые итоги?

Вот куда он сейчас идет, зачем? Почему раньше вопрос «зачем?» не приходил ему в голову? Откуда вообще приходят вопросы в нашу голову?

В парке, огромном старом парке, на краю которого все плотнее и плотнее встают многоэтажные дома, в одном из которых живет или пытается как-то жить Степа, народу было мало. Степа заметил, что при этом довольно много молодых мужчин, таких же, как Степа, наверное, половина. Все они не работают. Кто-то бегает по парку, кто-то гуляет с девушкой, кто-то с собакой. Может быть, у них выходной? И у Степы тоже выходной, бессрочный. Вчера он опять ездил на «показ» в очередной театр. Ведь Мазоров обещал ему, что театры будут драться… Дерутся, наверное, но по другим каким-то причинам, не за него.

Степа приехал заранее на «показ», чтобы не опоздать. Прошел через служебный вход и брел не спеша по полутемному театру, повторяя по себя монолог. У него есть отличный монолог князя Мышкина, который он учил еще в институте. Сыграть не пришлось, Арефьева зарубила весь отрывок, не поставила на экзамен. «О, я только не умею высказать… – повторял Степа слова, когда-то казавшиеся ему волшебными. – А сколько вещей на каждом шагу таких прекрасных, которые даже самый потерявшийся человек находит прекрасными? Посмотрите на ребенка, посмотрите на божью зарю, посмотрите на травку, как она растет, посмотрите в глаза, которые на вас смотрят и вас любят…» Арефьева когда-то остановила его на первом же «О!..» и сказала: «Фуфло!» Людмила Григорьевна припечатывала всегда этим словом, и все знали: если «фуфло», то лучше спрятаться и помолчать.

– Ты не князь Мышкин, – твердо сказала она ему. – Я тебя в эту сторону тянуть не буду.

– Почему? – все-таки спросил Степа. Дослушала хотя бы до середины…

– Почему-почему… – Арефьева подошла к окну, пошире открыла его и закурила. – Потому что ты… идиот, Степа. Понимаешь? В тебе это на самом деле есть, и тебе это не идет.

– Почему? – удивился Степа.

Арефьева покачала головой.

– Как с тобой разговаривать? Потому что у тебя другой типаж, понимаешь? Разные, конечно, Мышкины бывают… Но я не хочу в тебе это вытягивать. Заиграешься. Я до сих пор не могу понять, откуда это у тебя. Ты же в армии служил. И живым-здоровым вернулся. Как тебя не убили? С такими мозгами.

– Нормальные у меня мозги, – обиделся Степа. – А что мне играть?

– Получается, кроме «Идиота», играть нечего?

– Мне князь Мышкин нравится, – тихо сказал Степа.

– Вот, я ж говорю – идиот! Как он может тебе, красавцу, здоровому, великолепному, нравиться, зачем? Что у тебя с той девушкой, кстати? Вера, кажется… Как, всё серьезно?

Степа пожал плечами:

– У меня серьезно, у нее нет.

– А почему? – Арефьева подошла к нему и обняла за плечо. – Почему у тебя серьезно, если тебе такие девушки попадаются? Мой сын уже двух жен бросил с детьми, все мои внуки, трое, а он гуляет себе, знать ничего не хочет, копеечку им дает, да и всё. Не чувствует в себе отца, так мне сказал. Чувствует только сына.

Степа не знал, что на все это сказать, и лишь улыбнулся.

– Улыбка у тебя… – Арефьева погладила его по голове. – Меня тут тетки в деканате подначивают, не любовник ли ты мне?

Степа от неловкости отвернулся.

– Ладно, – усмехнулась Людмила Григорьевна. – Лучше ведь я это скажу, будешь хотя бы в курсе, готов дать отпор… Тебе-то ничего не говорят?

Степа, так же отвернувшись, пробормотал:

– Говорят… Ну, то есть там…

– Хороший ты, Степка. Тяжело тебе будет, – вздохнула Арефьева. – Нет в тебе нормальной доли сволочизма, без которой не проживешь. Так и будут все этим пользоваться.

– Можно мы отрывок из «Идиота» сделаем, покажем? – попросил Степа.

– Нет. Нормальным героем будешь. Если хочешь пострадать, давай Гамлета. Попробуем, а? Переубедим всех, кто считает, что у тебя только мордашка и рост и больше ничего?

– Попробуем, – вздохнул Степа, прекрасно зная, что отступать сейчас нельзя.

Потому, что все всегда уговаривают Людмилу Григорьевну, она не стоит на своем до последнего, слушает аргументы, может поддаться на уговоры. Любой может ее убедить. Любой, кроме него. Он, как обычно, поддался сам. Почему? Нет характера? Есть. Так почему? Степа взглянул на своего худрука. Красавица, даже в неполные шестьдесят – красавица. Статная, с тонким лицом, аристократка. Руки немного подкачали – крупноваты, но пальцы длинные, ровные… Сейчас она сложила из этих длинных крупных пальцев фигу и покачала перед его носом.

– Вот тебе «Идиот», – сказала Арефьева. – Будешь играть то, что я скажу. Я знаю, что тебе нужно. А ты – глупый маленький мальчик. Вырос такой балбес… – Она ласково потрепала его по голове и в результате настояла на своем.

В театре, куда он пришел устраиваться несколько дней назад, работала его сокурсница. Ничего сама толком не сыграла за несколько лет, но договорилась с помрежем о внеочередном показе для Степы.

Главный режиссер, сорокалетний светловолосый татарин, дружески подмигнул ему, протягивая руку:

– Привет! Как дела?

– Хорошо, – ответил Степа, пожав тому руку, улыбаясь и думая, как ему здороваться. Не говорить же в ответ «привет»…

– А я слышал, что хреново у тебя дела, – тоже улыбнулся режиссер, не зло, даже доброжелательно. – Что не берут тебя никуда. Метка Мазорова. Кто у него засветился – всё, капец тому. Да? Что скажешь?

Степа пожал плечами.

– Ладно. – Режиссер поудобнее уселся в невысоком кресле. – Хочешь что-нибудь прочесть? Показать? Что играл в дипломном?