Андрей Красильников - Избранные произведения. Том 1

Но стоило ему только коснуться взором своей старой доброй детской, как память тотчас же расплела клубок несуразицы сновидений. Одно лишь никак не вспоминалось: сладкий запах давних лет. Точнее, помнить он его помнил, но забыл название источника: ведь мышление в юные годы не поспевает за чувствами, и мы гораздо больше запечатлеваем глазами, ушами, подушечками пальцев, носом, чем серое вещество успевает преобразить в персонажи толстой книги, именуемой энциклопедическим словарём. С возрастом всё наоборот: чувства безнадёжно отстают от мысли, и даже интимные ощущения становятся объектом интеллектуального осмысления.

Последний раз он почивал здесь пятнадцать лет назад, двенадцатилетним подростком. Значит, большая часть его и без того короткой жизни протекала в других стенах.

Сильный запах потянул к окну. Он распахнул его и увидел сидящего в шезлонге отца с раскрытой свежей газетой.

– Ну и горазд ты, братец, дрыхнуть, – произнёс тот без всякой укоризны, скорее с восхищением. – Сразу чувствуется стиль городского лентяя с его привычкой экономить на воскресном завтраке, а то и обеде.

Сентенции родителя не стоило давать развиться. Поэтому он прервал её вполне естественным вопросом:

– А который сейчас час?

– Начало двенадцатого. Раньше у нас почту не приносят. Давно пора завтракать садиться. Мы с Эммой Леопольдовной уже изголодались.

Традиции дома не позволяли начинать трапезу, пока последний член семьи не изволит осчастливить своим появлением за столом. Так покойная бабушка отучала маленького Севу от привычки долго умываться, одеваться и застилать постель. Взрослые сидят перед пустыми тарелками и чашками и ожидают, пока заберётся на стульчик юное чадо. А тому должно быть стыдно заставлять всех ждать.

– Мог бы и сам меня разбудить.

– Жалко стало. Пусть, думаю, он почувствует себя в старых апартаментах прежним мальчишкой, покой которого можно нарушить лишь с первым скрипом кроватки.

– По-моему, всё обстояло не так: меня безбожно поднимали ни свет ни заря, – возразил Всеволод.

– Это тебе только казалось. Сладкий младенческий сон свято охранялся в нашем доме. Будили, когда ты уже начинал ворочаться. Думали, сон страшный снится. Ты же рос очень впечатлительным ребёнком.

Тревожных снов в детстве он практически не видел: жизнь текла ровно и безмятежно. А вот явь оказалась страшнее.

Когда пошёл в шестой класс и впервые ощутил прилив неведомых прежде живительных соков, родители разошлись. Отец покинул их скромную двухкомнатную квартирку в блочной пятиэтажке, и они с тех пор практически не виделись. Во всех бедах мать винила безвольного мужа, чем якобы воспользовалась какая-то Эмма с берегов Балтийского моря, где Ильин-старший частенько бывал в командировках на важном военном объекте. Сама же мать вскоре вышла замуж за морского офицера и увезла Севу против его желания в небольшой южный городишко, где он скучал по своему классу, по Москве, которую в разлуке возлюбил всем своим мальчишеским сердцем. Потом они очутились на Дальнем Востоке, и школу ему пришлось кончать именно там, на каком-то острове, который в одних атласах был закрашен синим японским цветом, а в других – красным советским. Конечно, внушать двенадцатилетнему ребёнку, что у него теперь другой папа, никто не стал, но образ отца постепенно вытравился из сознания, жадно стремившегося к освоению такой непростой действительности. Ушла в прошлое и бабушка, покинувшая земную юдоль как раз в годы скитаний внука по окраинам великой морской державы.

Отчим понимал, что для укрепления семьи ему нужно снискать расположение пасынка. И он методично добивался этого с упорством офицера. В его поведении всегда ощущалась твёрдая и уверенная рука морского командира, ведущего семейное судно сквозь шквалы и штормы. Чувства свои он расточал расчётливо, по принципу разумной достаточности, и на долю Севы приходилось ровно столько, сколько нужно для стирания в памяти знаков внимания родного отца, выражавшихся в поздравительных открытках с изображением скульптурных памятников Москвы (живя вместе, они любили ездить их смотреть) и однообразных подарках в виде книг, увлекательных и пахнувших родным домом. Любовь отчима была искусственной, ничтожно малой по сравнению с отцовской, но ласки не передаются на расстояние, не посылаются по почте, не вмещаются в заказную бандероль. Постепенно новый муж матери возвысился до идеала мужчины, а отец стал ассоциироваться с плюгавеньким старичком-почтальоном, заставлявшим размашисто расписываться при вручении очередной ценной корреспонденции из столицы.

Самое ужасное, что теперь он стал удивительно похож на того самого книгоношу.

Завтракали в саду, под двумя старыми яблонями. Их Всеволод помнил ещё невысокими саженцами, давшими первые нежданные завязи к большой радости матери, боявшейся засорения участка бесплодными деревьями.

Видела бы она, какими красавицами стали они теперь! Ветви сплелись на уровне человеческого роста, образовав причудливую арку, и в ней отец устроил убежище от нещадного солнца. Даже неплохая крыша от моросящего дождика получилась.

Сейчас ни того, ни другого, но сидеть под сросшимися кронами всё равно приятно.

Эмма Леопольдовна принесла на широком расписном подносе тоненькие тостики, ровно нарезанный сыр, три розетки с джемом и три яйца, сваренных всмятку. Потом к ним добавился сок в высоких стаканчиках и аппетитно дымившийся кофе. Для желающих (им оказался только хозяин дома) в середине стола рядом с сахарницей соседствовал молочник.

Всеволод поймал себя на мысли, что давно за ним никто утром не ухаживал, а с такой изысканностью – вообще никогда. Он даже немного позавидовал отцу.

Ритуал принятия пищи происходил, как и всегда водилось в их семье, ещё при бабушке, в полной тишине. Лишь когда последний бутерброд исчез с тарелки, Эмма Леопольдовна нарушила молчание:

– Сева, могу я попросить вас поправить забор? Соседский кобель умудрился выбить одну доску, и они с нашей Альбой валяются теперь на заднем дворе, прямо в мяте. Последствий я не боюсь: наша девочка надёжно защищена современной ветеринарной наукой. Но, право, не очень приятно наблюдать такие сцены, хотя сад после них благоухает.

Так вот это что! Мята. Удивительное травянистое растение, издающее едкий приятный запах, если её как следует помять. Ну как он мог забыть такое!

– Хорошо, я заколочу доску прямо сейчас, пока не вылетело из головы, – ответил Всеволод мачехе.

– Сделайте одолжение, – не стала возражать она. – Я принесу вам инструменты.

Чередуя попадание по шляпке с ударом в деревяшку, а то и пустоту, Сева вогнал для надёжности целых два гвоздя в тонкую штакетину. Но перестарался зря: доска не выдержала, треснула – хоть новую бери.