Татьяна Брыксина - Тридцать три ненастья

– Таня у нас поэтесса и муж у неё поэт! – представляла меня Оля девочкам, которых я ещё не знала.

– Да ты что??? Настоящая поэтесса? – удивлялись соседки.

В нашей молодости Ольга была для меня очень родным человеком, мы кровно нуждались друг в друге. Но пройдёт тридцать лет, и всё поменяется. Думаю, нашу дружбу надломили личные беды, усталость, козни семейных же доброхотов. Мы созваниваемся иногда, обсуждаем общесемейные проблемы, но я уже не могу сказать: «Оля, мне плохо – приезжай!» Я не узнаю её, но чувствую вечную к ей благодарность. Она протягивала руку помощи в трудных для меня ситуациях, жалела, но очень посуровела с годами.

К нашей старшей сестре Галине мы чаще ездили вдвоём, а иногда я приезжала и одна. Очень близки мы не были, но родственности не теряли. Галя отчитывала меня за хождение по морозу в тонких колготках, доставала из бесконечных мешков то гамаши, то водолазку.

– На! Постираешь, подштопаешь – будешь носить. Мне некогда вас обслуживать.

И я стирала, штопала, носила, ни в малой степени не чувствуя унижения. Ещё чего!

Галя и её муж Павел были профессорами того же МЭИ, где училась Оля. По большому счёту – очень славные люди, романтики, туристы. Но дом их меня удручал. С одной стороны – импортная мебель, большая библиотека, хрусталь, ковры, натуральные шубы. А с другой – залежи мешков и коробок, набитых лоскутками, трикотажем всех размеров, обувью про запас – всем, что покупалось в уценёнках и на распродажах. К моей учёбе на ВЛК Шмелёвы относились насмешливо.

– Таня, зачем ты занимаешься ерундой? Ну какой ты поэт? Вот Рождественский – поэт, и Евтушенко с Вознесенским!.. Их знает вся страна, книжек не достать. А тут поэт с Висожар!

Но я и на это не обижалась, лишь посмеивалась. Александр Петрович Межиров меня бы защитил, он думал по-другому. В тот памятный март я заняла у Гали пятьдесят рублей. Она дала без выкаблучивания и разрешила долг не возвращать.

Ещё одни родственники жили на Тёплом Стане. Это родная сестра Василия, Оля, с мужем Николаем и дочкой Настей. До этого Николай служил в Туркмении, на границе. Ему дали направление на учёбу в Москву. Они приехали недавно, сразу же отыскали меня в общежитии Литинститута. Я своим глазам не поверила, увидев их в дверях моей комнаты. С тех пор чуть ли не каждые выходные гостила у Васильевых. Они делили прекрасную двухкомнатную квартиру с друзьями Завгородними. Когда я приезжала, радовались все, накрывали общий стол.

В один из Васиных приездов в Москву мы отправились на Тёплый Стан. Вошли. Максимка, сын Завогородних, внимательно осмотрел Макеева и спросил:

– Дедушка, ты кто?

– Вася, – ответил Василий. И добавил в шутку: – Дедушка Вася.

Ребёнок чинно прошествовал к своим дверям и объявил:

– Таня приехала с дедушкой Васей.

Ездить к Васильевым любила и Мзия. Они очень привязались друг к другу, часто вспоминали Аджарию, где Николай начинал погранслужбу. Пусть Аджария и не совсем Грузия, но грузинке Мзии было дорого возвращаться мыслями в родные края. По тёплой погоде шли в недалёкую рощицу жарить шашлыки, Коля заранее предупреждал:

– Мзию привози!

…Купив Василию новый спортивный костюм, «Обязательно шерстяной!» – как он просил, я засобиралась в Волгоград. Обняла Нину Аверьяновну.

– Прикройте меня ради бога, я денёк-другой прихвачу к выходным. У Васи день рождения.

– А если Сорокин узнает?

– Ну, придумайте что-нибудь! Скажите, что выступаю в Клязьме или Мытищах. Да он же не каждый день здесь бывает, может, пронесёт?

– Нет, Татьяна, врать я не буду. Доносить не пойду, но и врать не буду.

Я метнулась в Домодедово, прихватив заранее собранную сумку. Василий ждал дома, ничего не закупив к столу, не прибравшись в квартире. Стало досадно и горько, когда он сообщил, что пригласил ребят на завтра. Давай, Танюшка, засучивай рукава!

Стол накрыла из того, что привезла, подкупив картошки, выпивки и овощей. Каково же было моё изумление, когда припожаловали гости – почти сплошь незнакомцы: художники и художницы, журналисты из Средней Ахтубы, Рубен Карапетян с Володей Мызиковым. А вечером, когда народ стал разъезжаться, пришла телеграмма: «Срочно возвращайся. Тебя отчисляют. Мзия».

– Да это они пугают! Не отчислят! – принялся успокаивать меня пофигист Василий.

Такого варианта я тоже не исключала, но плюнуть на ситуацию не могла. Упрекать его в чём-то не имело смысла. Он уже спал, а я перемывала посуду, собирала в кучки оставшуюся еду, стирала его заношенное бельё. Сказала себе: «Отчислят – ну и пусть! Лишь бы он был со мной!»

Наутро поехала в Волгоград. Тянуть Василия в аэропорт посчитала неразумным. Пусть догуливает на родной территории! Мы не плакали, расставаясь. Поцеловались, махнули друг другу на прощание. Вечером я была уже в Москве. Мзия покормила меня, уложила в своей комнате, рассказала, как ярился Сорокин:

– Он просто выходил из себя – ужас! Велел дать тебе телеграмму.

Приказал Нине Аверьяновне готовить приказ об отчислении. Таня, Таня, какой у тебя измученный вид! Почему ты не любишь себя? Его больше любишь?

Следующим днём был четверг – семинар. Я сразу же пошла к Сорокину.

– Ты уже здесь? Быстро обернулась!

Не предложив мне присесть, вперился долгим тяжёлым взглядом.

– Я тебя не отчислю, конечно. Межиров очень просил. Но хоть немного подумай о своей судьбе, курья твоя голова! Мы тебя включили в делегацию для поездки в Казахстан на 30-летие освоения целины. Лес-невский только тебя назвал для встречи с современными литературными критиками в ЦДЛ, а ты… Может, зазвездилась?

– Нет, Валентин Васильевич!

– Молчи! Даже непробиваемая Нина Аверьяновна тебя защищает. – И вдруг помягчел, сказал: – Садись. Рукописи-то куда-нибудь пристроила?

– Пока только в «Советский писатель».

– Надо в «Современник» пробиться. Я позвоню.

Милый Валентин Васильевич, я столько видела холодного равнодушия к себе, была готова к худшему, а вы… Да и не стою я такого милосердия!

– Можно идти?

– Иди, думай о поездке в Казахстан, готовь стихи.

– А когда вылетать?

– Не скоро ещё, в июне. Сразу после сессии. Но состав делегации уже утверждён.

Семинар в этот день вёл Лесневский, но мне совсем не хотелось говорить о стихах. Душа рвалась на улицу, в апрельскую Москву. За последние дни столько всего произошло, столько вопросов осталось без ответа. И никто ведь не гнал – сама загнала себя. Хотелось дышать ранней весной, выспаться наконец, съесть горячего супа. А Станислав Стефанович проводил монотонные аналогии стихов Мишки Андреева с ранним Заболоцким. Ужас! Какие здесь могут быть аналогии?

После семинара попросила Мзию:

– Свари, пожалуйста, супчика… У меня душа в полном надрыве. Слава богу, Сорокин меня пожалел. Я уж не думала, что выкручусь.