Лариса Шевченко - Дневник замужней женщины

– Обычное лирическое отступление, – одобряюще улыбнулась я.

– И теперь, когда мои годы почти на исходе, я думаю: «Чем я Небеса прогневила, что они наделили меня горькой судьбой, послав массу испытаний?..»

Мария надолго впала в задумчивость. Но видно свекровь была главным «раздражителем» ее нервной системы, и через много лет не дававшим ей покоя ни днем, ни ночью.

– Много позже я поняла, что посчитать меня хорошей, означало бы для моей свекрови признать себя плохой. Этого она допустить была не готова, иначе могла лишиться любви сына. Ее лозунг – она идеал, а все остальные – никуда не годные. Она хотела безраздельно владеть сыном и использовать его в своих целях на полную катушку, а если не получится, то мстить за это невестке до последнего вздоха. И это называется святой немеркнущей материнской любовью? Это же дичайший эгоизм! По моим понятиям, ей следовало бы подумать, как остаться необходимой Мише, не сбрасывая со счетов его жену и ребенка, а не мешать молодой семье, не цепляясь за сына, удерживая его всеми самыми подлыми способами.

– Осененная божественным прозрением, ты решила прикоснуться к разгадке земного бытия?

– С юности мы все мечтаем о счастье с любимым и не представляем, что можем получить к нему «в нагрузку», – усмехнулась Мария.

– Эммин муж тоже был зависим от матери, но не в такой степени. У твоего явная патология, – грустно заметила я. – Такая «удача» тебе и не снилась.

Я Валеру с Катей вспомнила. Он говорил: «Наша любовь – дар небес. Мы друг другу тридцать лет дарили счастье. Я никогда не был во власти других женщин, хотя они наперебой предлагали мне и руку, и сердце. Не нуждался я в этом. И Катенька, я знал, была востребована… Я не вдовец. Я по-прежнему женат на моей Дюймовочке, на моей фарфоровой куколке с железным характером. Это она меня «слепила из того, что было»… Еще в молодые годы она связали мне пуловер, и он прошел со мной через все десятилетия нашей жизни. И теперь все еще согревает меня и мое тоскующее сердце».

Мало кто из знакомых мне женщин может похвастать такой судьбой. И Катя говорила, что Валера ни разу не дал ей повода в нем разочароваться. Счастливые! Принято считать, что все в семье зависит от женщины. Нет, от обоих. Вот попадется дерьмо и…

Маша открыла форточку и возобновила беседу. Ее нынешние слова были продолжением ее давних мыслей.

– …Миша никогда не стремился загладить вину, не просил прощения, вел себя в соответствии со своим вздорным характером. Неужели трудно произнести хотя бы «прости»? Сказать: «Я больше не буду» было бы ложью. Все мои усилия хоть немного повлиять на него лишь подогревали его гнев, который он тоже никак не хотел признавать. Особенно сильно Миша менялся в присутствии матери. Он становился еще более желчным, надменным. (Хотя куда уж хуже!) Его поведение с трудом поддавалось определению. Миша стремился показать матери, как ценит ее и не уважает меня, и делал это, не задумываясь, абсолютно естественно, словно подобное поведение было у него в крови, как предрасположенность к доброте у ребенка, рожденного в интеллигентной семье. При этом он терял всякое достоинство, проявлял безобразную невоздержанность, предвестницу ярости.

Миша не хотел, чтобы сердце его смягчалось, не замечал в себе ничего отталкивающего. Он – большой ребенок-эгоист. Ему нравилось им быть, чтобы баловали, не ругали, любили, заботились и терпели. А взамен ничего не давал. А мне всегда хотелось быть во всем хорошей и правильной. Наверное, трудно понять другому человеку чувства, которые тот сам не испытывает. Не пожалеет, не приласкает, всецело поглощен собой. Не пронять его ничем. Миша подавлял меня своим слишком требовательным, придирчивым характером. Он – копия своей матери.

Теперь мне кажется, что Миша и сам толком не знал, зачем цеплялся за мою любовь. Может, она служила ему утешением в тех неудачах – я о них тогда даже не подозревала – в кратковременных связях с женщинами, которых он сам был не в состоянии долго обожать, сгорая как спичка. А я, зайдя в тупик, оправдывала свое долготерпение тем, что живя отдельно от свекрови, я вновь нащупаю, утерянную нами нить любви, когда-то соединившую нас, сумею отыскать ее, глубоко запрятанную в неведомом уголке его сознания. Я упорно продолжала с трогательной наивной преданностью любить человека, не стоящего моих чувств, искать с ним сближение.

– Ты считала, что надо уметь прощать, легко забывать обиды, вот и шла на примирение. Воображала себя понимающей, снисходительной, терпеливой. Героиней! Не скоро ты пришла к окончательному неутешительному выводу.

– Какое счастье желала ему мать? Хотела, чтобы сын каждый день жил в ненависти и злобе?

– Она тебя своими мерками мерила, – усмехнулась я, – а ты ее – своими.

– Она считала, что все женщины подлые. «Все? А вы, и ваши дочки?» – как-то спросила я ее удивленно, в очередной раз услышав ее категоричное заявление. Свекровь ничего не ответила. То ли не нашла, что сказать, то ли не удостоила? А может, она не задумывалась, не равняла себя со всеми, охаянными ею. В нашем с Мишей случае, зная, что недоверие убивает любовь, она действовала целенаправленно: намеренно вытравливала любовь сына. Иногда мне кажется, что моя свекровь относится к числу людей, которые любят сочинять гадости, а потом, со временем, начинают искренне верить в то, что они на самом деле происходили.

– Сплетни сочиняют люди, чем-то обделенные, ущербные, – уверенно сказала я.

– Может быть. Но моей свекрови нравилось сплетничать, плести интриги, тут она существовала в своей стихии. Она ей была необходима как питьевая вода, как… кровеносная система. А чем еще она могла занять свой бездействующий мозг? На работу не ходила, читать не любила. Ложь развлекала ее, возвышала, помогала закатывать и поддерживать скандалы в семье. Она все время находилась в постоянном поиске новых идей… – усмехнулась Мария. – Да, много неприятных дней я пережила в этой проклятой семье. Жаль, что не сумела быстро избавиться от иллюзий. Я разворчалась?

*

– Я знаю, что некоторые женщины от обиды на мужей достаточно быстро снисходят до прозаических увлечений, а чтобы мужчины осмеливались подступиться к ним, сами подталкивают их к себе. Они проделывают это так искусно! И прежде чем мужчина поймет, что случилось, – он уже в сетях.

Я не оправдываю твоего Мишу. Вне всякого сомнения, он сам был не против… Но сначала боялся, а тут она… Рассуждая абстрактно, предположу… Возможно, немалую роль в переходе им границы дозволенного сыграла его самовлюбленность, страстное желание играть какую-нибудь важную роль, ощущать себя центром внимания (любовник начальницы!) и заставить других невольно обращать на себя внимание. Может, он мнил себя героем или, во всяком случае, хотел слыть таковым. Искушение само по себе не существует, оно у нас в головах.