Виталий Митропольский - Исправление жизни. Квинтэссенция любви

Безумна страсть к упрощению, расчленяющая живую плоть общественного организма тупым скальпелем инволюции, то есть свертыванием живого свитка Веры, Надежды, Любви. Три главные христианские добродетели обращены к Божественной Премудрости – Софии, воспетой Владимиром Соловьевым и отцом Сергием Булгаковым. Софиология сакральна и прикровенна как Апокалипсис.

Мати Божия, сохрани нас под Кровом Твоим. Исправи грешную жизнь нашу по Уставам сына Твоего и Господа Нашего Иисуса Христа. Дай нам силы для укрепления стоп наших в шествии по стезе Правды, и сохрани от обольщения богомерзскаго Антихриста, близгрядущаго и страшнаго…

Серж любил своих родителей, и даже в возрасте отроческого бунта старался обуздать юношеский максимализм, с внутренней болью переживая алкогольную деградацию отца и несправедливые упреки вечно недовольной матери.

В других семьях небольшого шахтерского поселка было практически то же самое, может быть более или менее острое, чем у него…

Горняки пили перед спуском в забой и после выхода на поверхность. В этом и была их отдушина от беспросветности «человеческого, слишком человеческого».

Парторг, холеный, красивый сорокалетний мужик, напропалую матерился, пытаясь казаться своим, и донести до них, «детей тьмы», далекий свет партийных решений…

Время застоя напоминало Сержу русские лубочные картины бесконечных торжеств, ярмарок и безудержного и бездумного веселья в пьянящей радости сиюминутного бытия…

И тогда-то его и пронзило ощущение своей избранности: он должен стать клоуном, смешить людей, чтобы им было легче расставаться со своим никчемным прошлым. Первый опыт подтвердил его пророческую догадку. В разгар бурной сцены между пьяным отцом и истерически-надрывно плачущей матерью, он вбежал в их комнату, на четвереньках, в вывернутом тулупе, с маской бурого мишки на веснушчатом лице, и стал рычать и кидаться под ноги родителям, с юркостью ящерицы маневрируя между ними, раздраженными и злыми обитателями ведомственной квартирки барачного типа…

Все стали безудержно хохотать, и здесь он впервые увидел смеющуюся маму, моментально помолодевшую и распрямившуюся от вечной осунутости унылой жены беспробудного пьяницы…

Отец долго не мог успокоиться, громыхая прокуренным басом, непрерывно причитая как старая бесноватая кликуша мужеподобного типа: «Олег Попов, Олег Попов!» Тут же, пользуясь подходящим моментом, достал заначеннyю бутылку, разлил спиртное себе и подобревшей жене, и они до самого позднего вечера пели лирические послевоенные песни, вспоминая безвозвратно ушедшую молодость и свои первые встречи…

В институте, куда он поступил после службы в армии, Серж стал душой компании, непрерывно хохмя и юродствуя в самые критические моменты студенческой жизни. Когда «местные» на танцах в деревенском клубе, изрядно поддав, пытались проучить «городских», так они называли всех студентов, он ворвался между разъяренными сторонами в красных трусах и красной майке с трафаретом бычачьей морды, и картинно мыча, тонким фальцетом завизжал: «Тореадоры, сме-е-лее в бой!». Что тут произошло: ни в сказке сказать, ни пером описать. Серж в одночасье стал героем дня…

Братание сторон завершилось грандиозной попойкой и бурной ночной оргией с участием доступных красавиц…

Годы шли, а клоунада продолжалась…

Страна распалась на куски, и вымирала, хохоча над собой гомерическим смехом высокооплачиваемых паяцев. Все подвергалось осмеянию: вера, надежда, любовь, идеалы, мечты, стремления, юность, зрелость и старость…

Неизменно серьезным оставалось одно: духовная болезнь самоуничтожения прогрессировала, и некому было оплакать убожество потерянного самосознания…

Серж, смеясь, потерял любимую работу, нашел другую, ту, что подвернулась, со смешной зарплатой и отсутствием жизненных перспектив, хохоча растерял друзей, пытаясь соединить верность дружбе с лукавой безответственностью…

Последней каплей в его смешной жизни было расставание с любимой женой.

Когда после серьезной операции, она узнала, что у них никогда не будет детей, и впав в длительную депрессию, день и ночь читала детские книжки, приготовленные и любовно подобранные для их будущего малыша, он ворвался в палату в специально сшитом костюмчике Микки Мауса, и она с безумным смехом и немерянной силой душевнобольного человека вцепилась ему в горло, пока ее не оттащили врачи, и кричала ему вслед, навсегда впечатавшиеся в его сознание слова: «Клоун! Клоун! Будь ты проклят, чертова кукла!!!»

Всю ночь ему снились кошмары. Они с женой плыли в лодке, Серж с увлечением налегал на весла, рассказывая потешные анекдоты на грани легкой непристойности, не переходя ее, но настаивая ужимчивой мимикой подвижного лица. И вдруг увидел в ее страдальческом взгляде неподдельный страх и отчаяние. Она толкнула его в грудь своими босыми ногами, Серж упал в воду, нелепо барахтаясь от столь бурной реакции, схватился онемевшими руками за край неожиданно легкой лодки, в которой никого не было, и закричал от холодящего ужаса невосполнимой потери…