РОДИОН РАХИМОВ - ЧЕРТОВ ПОСОХ

…Старый родительский дом. Тускло догорала засиженная мухами керосиновая лампа со сколотым закопченным стеклом, подвешенная к матице кривой ржавой проволокой. В воздухе висел запах сгоревшего фитиля, прелых листьев и полыни. Из щели в матице торчала ветка можжевельника – верное средство от нечистой силы, и прутик тальника – незаменимый воспитатель, который служил для нас с братом, скорей всего, как наглядное пособие, чем как орудие возмездия за наши детские шалости, которые иногда выходили за рамки «мелких». Справа на бревенчатой стене была прибита вывернутая наизнанку, уже сухая шкурка жертвенной козы, рядом тикали часы-ходики, отчитывая последние секунды, потому что гиря вместе с ножницами для стрижки овец и ржавым висячим замком уже коснулись пола, что означало – часы вот-вот остановятся. Вместе с часами должно было остановиться не только мое время, но и время всей Вселенной.

Потолка и крыши почему-то не было, и с высоты, без единого облака осеннего неба, зловеще подмигивали звезды. Я лежал на широкой родительской кровати с резными спинками. На стекле старого серванта отражались моя перебинтованная голова и тело, чем-то напоминая мумию. Рядом на скрипучем стуле, сгорбившись, сидела старушка – мать и концом большого цветастого платка украдкой утирала предательские слезы, с трудом сдерживая вырывавшийся из груди ужас отчаяния.

«Уходишь ведь, сынок…»

«Куда это», – в недоумении спросил я.

«На сабантуй…»

Я пытался вспомнить, и не мог понять, где это так меня угораздило. Но видимо где-то сильно приложился головой, что не только тело, но и мозги оставались без движения. И я лишь подсознанием понимал, куда именно уходил, я ощущал каждой клеточкой моего еще молодого организма, как по капелькам, по частицам, уходила моя, может быть и никчемная, но моя собственная жизнь. Дальше была темнота. Небытие… Небо осветилось зеленым мерцающим светом. В лучах лазерных прожекторов, заполняя все небо, торжественно рядами пролетали самолеты. За ними тянулись огромные полотнища с портретами властителей Земли от Македонского и Ирода, до Ельцина и Рейгана. Если это был сабантуй, то не деревенского или районного, а, скорей всего, международного масштаба. Где разного цвета кожи люди веселились, участвовали в состязаниях, боролись на кушаках и бегали в мешках, плясали и пели на всех языках мира, и, что интересно – я понимал. «С праздником, дорогие товарищи»! – доносилось из небесных динамиков.

«Ура – а»! – ликовали люди, и в воздух взлетали разноцветные шары. Но вдруг самолеты начали пикировать из люков с воем посыпались бомбы. Рушились дома. Горела земля. Яркая вспышка озарила небо. Свернув пространство в трубочку, начал вырастать огромный белый гриб.

«Ну, вот и все»! – подумал я.

Но это было еще не все. Небо опять осветилось тревожным мерцанием, полнеба закрыл силуэт уже высохшей, растянутой козьей шкурки. Она просвечивалась, и на ней были видны синие засохшие вены. И вот вены начали пульсировать, и по ним потекла синяя кровь, от краев к середине, проявляя очертания нечеловеческого лица: горбатый нос, стеклянные глаза с красными кошачьими зрачками, волосатые уши, изогнутые назад рога, за спиной перепончатые крылья. Вперед вытянулась волосатая, с засохшими следами крови, когтистая рука, холодные глаза задвигались в поисках чего-то, потом буравящий взгляд упёрся на меня, и хриплый голос потряс небеса: «Это он виноват. Он ничего не сделал»!

«И чего это я не сделал»? – подумал я, чувствуя спинным мозгом арктический холод.

Тут кровать с грохотом раздвинулась, и я полетел вниз.

«Что за шутки», – подумал я, пролетая мимо мешков с картошкой, вилков белокочанной капусты и банок с варением в подполье. По времени я уже должен был прекратить падение, ударившись о грунт, но я летел дальше и видел, как все сильнее и сильнее трепыхались края оборванных простыней в проеме моей кровати.

Я летел в перевернутую воронку, создавая за собой вакуум. В горловину, а ею была моя кровать, теперь начало всасывать всё.

Я летел в бездну. Мимо меня пролетали обломки досок, кирпичей и битых стекол. За ними машины с зажженными фарами, блеющие овцы. Самолеты, даже падая, обстреливали друг друга ракетами. Видел, как детская коляска, сорвавшись со стопора, медленно выехала на проезжую часть дороги, по которой, ускоряясь, мчался «BMW» с затемненными окнами. Они, столкнувшись, тоже полетели вниз. Я пытался остановить коляску, дотянувшись рукой, но вдруг отяжелевшие руки и ноги не слушались меня…

Страх, отделившись от меня черной тенью и превратившись в тень косматой старухи, стал нагонять меня, тянулся костлявыми руками и, разинув беззубую пасть, наконец, проглотил меня целиком.

Затянуло и Землю, развернув ее в плоскости, словно географическую карту, планеты и всю солнечную систему…

«Я не виноват!», – кричал я. Но слов моих не было слышно.

Мир летел к чертям собачьим, вместе с ним и я. И я должен был что-то предпринять, что-то исправить и все вернуть на свои места, но я, как двоечник у школьной доски, не выучивший урок, тупо озирался по сторонам, ожидая подсказки, и ничего не мог придумать. Справа и слева, сталкиваясь, взрывались планеты, из обломков которых вырастали буквы, а буквы выстраивались в слова: «Виновен! Виновен! Виновен!»

Что-то непонятно, сон, не сон. Надо было бы уже и проснуться, но я не мог. И где-то в глубине души осознавал свою причастность к тому, что произошло. Но только отчасти.

И вот я сижу на корточках в очереди. Для меня такая поза всегда была чистым наказанием, чего нельзя было сказать про заключенных при пересылке и южан, которые часами могут сидеть на корточках на остановке, ожидая автобус. Чего-то ждем, а чего – непонятно. Ноги затекли до невозможности, но вставать было нельзя. Неписанные правила. Нарушителей отправляли в конец очереди.

Потолка и стен не было. Может и были, но они были скрыты вязкой сумеречной дымкой. Был только пол, который двигался как лента транспортера. Стало припекать, откуда-то снизу. Воздух был пропитан смердящим запахом гниющего мяса и атмосферой беспредельного ужаса. Сидеть было невозможно. На ногах нестерпимо болели когда-то полученные порезы и ссадины. Каждая заноза опухла и гноилась. Я попытался изменить положение тела. И тут же обжегся обо что-то горячее.

– Осторож-жней! Смотреть ж-же надо! – донесся до меня, откуда-то снизу, слабый голос.

– Извините, – сказал я.

Пригляделся. Это был с подпаленными крыльями майский жук, очень похожий на тех, которых мы ловили в детстве и сажали в спичечную коробку, а потом, испытывая их судьбу, выпускали над костром. Мои глаза полезли на лоб!