Марина Важова - Китайская кофточка. И другие рассказы о Марусе

Бабушка провела Марусю в большую комнату, посадила на оттоманку, а сама пошла переодевать платье. Марусе была видна её собственная кровать в спальне, на которой она давно не спала. Кровать была застелена её любимым покрывалом с двумя прекрасными всадницами в длинных платьях со шлейфами, перекинутыми через левую руку, другой рукой в перчатке до локтя они сдерживали гнедых коней с безумно выкаченными глазами. В изголовье пирамидкой стояли подушки под вязаным крючком тюлем, а на покрывале что-то лежало.

Маруся ещё не разглядела, что там такое, но уже поняла, что это какая-то чудесная вещь, совершенно не подходящая ни к её кровати, ни к их квартире вообще. Вещь имела розовый цвет и дымчатую мягкость, а лёгкий сквознячок из форточки шевелил её невесомую шёрстку. Маруся поднялась с оттоманки и, цепляясь за края стола и буфета, подошла ближе.

На кровати, раскинув пухлые рукава, лежала чудесная шерстяная кофточка бледно-розового цвета советско-китайской дружбы. Такого же цвета продавались в магазинах большие и маленькие махровые полотенца, и одно даже было у тёти Жени – с вышитыми иероглифами и бордовыми птичками по краям. Его тётя Женя брала в баню, а после сушила над газом. На полотенце можно было только смотреть, но руками трогать – ни в коем случае.

Маруся, затаив дыхание, разглядывала нежданную гостью, по-хозяйски разметавшую пушистые крылья. Между ними – в два ряда рельефные косички безупречной вязки, а посередине – ряд перламутровых блестящих пуговок, к которым с обеих сторон подступали вышитые гладью букетики голубых и жёлтых роз. Маруся даже издали видела атласную выпуклость глади: так бабушка вышивала на пяльцах салфетки и уже учила этому Марусю. Но таких прелестных букетиков – с плавными переходами цвета, с тонкими дрожащими тычинками, – ей встречать не приходилось. Маруся подошла к своей кровати, чтобы всё получше разглядеть, а, главное, понять, кому предназначена эта кофточка, кому она в пору.

А ведь ей, Марусе, больше некому!

Настоящих покупных вещей у неё никогда не было: всё донашивалось после Оли. Так повелось, и Маруся к этому давно привыкла. Ни одна тряпка не выбрасывалась, а находила своё второе предназначение. Мама иногда перешивала свою одежду, выкраивая платьице для Маруси: старательно обходила потёртости и заштопанные места, оживляла воротничками и манжетами из полос подходящего шарфика. Такое платье считалось новым, да и воспринималось Марусей как новое. За свои семь лет она ни разу не была в магазине, где продают детскую одежду, ни разу её не примеряла.

Неужели эта сказочная вещь для неё?

Бабушка давно стояла в дверях и улыбалась, глядя, как Маруся сначала приложила кофточку к себе, посмотрелась в зеркало, потом осторожно расстегнула пуговки, неловко просунула худые, гибкие руки в тепло рукавов и, замерев, опять уставилась в зеркало. Оттуда на неё глядела большая нарядная кукла с Марусиными косичками, конопатым носом, глупой и счастливой улыбкой. Потом кукла пошевелилась, и сразу стало понятно, что это сама Маруся и есть, только неузнаваемо прекрасная. Застегнув все до одной драгоценные пуговки и поворачиваясь к зеркалу то одним, то другим боком, она любовалась своим отражением и не могла от него оторваться.

– Ну как, нравится мамин подарок? – спросила бабушка и, не дожидаясь ответа, стала накрывать на стол, попутно рассказывая, как к ним в дверь вдруг позвонил незнакомый мужчина, сказал, что только с поезда, что привёз подарок для девочки Маруси. А Маруси и дома нет. Не в больницу же эту красоту нести! Такой путь проехала, из Китая в Комсомольск-на-Амуре, потом поездом до Москвы, другим поездом до Ленинграда…

В тот день бабушке еле удалось уговорить Марусю поесть – та боялась испачкать чудесный подарок, а снимать его категорически отказывалась. Когда сели обедать, бабушка привязала Марусе прямо под самый подбородок свой сатиновый передник, чтобы, не дай бог, не запачкать обновку. И в постель Маруся не ложилась – чтобы не помять. Ходила по квартире, курсируя между зеркалами, желая убедиться, что это не сон, что всё по-настоящему. Только к ночи удалось снять с Маруси кофточку и повесить на плечики в шкаф. Тут её сразу сморило, и она до утра проспала глубоким и здоровым сном.

Сначала они с бабушкой дошли до Наличной улицы, повернули налево и пошли вдоль жёлтых домов. Когда поравнялись с зелёным зданием, выходящим на улицу тремя арками, бабушка взяла Марусю за руку, опасаясь машин. Они перешли дорогу, обогнули серый, отделанный камнем дом. Но ещё нужно было зайти во двор, пересечь его по диагонали и подняться на третий этаж по лестнице без лифта.

Маруся никогда не видела таких красивых лестниц: с орнаментом на плитках в переходах, коваными перилами с листьями, цветами и птицами, широкими подоконниками, уставленными горшками с растениями, из которых Марусе знакомы были только фикус и Ванька-мокрый.

Перед высокой, стёганной, как ватник, дверью они остановились, и бабушка нажала на кнопку звонка. За дверями послышались шаги и покашливание, потом всё стихло – видимо, их разглядывали в глазок – и наконец, дверь открылась. На пороге стояли две старушки, одетые как на выход: в тёмных с бежевой искрой шерстяных платьях одинакового фасона, только у одной платье было вишнёвым, а у другой синим. Да, они явно собирались уходить, потому что обе были в туфлях и чулках.

Но оказалось, никуда они не идут, а шерстяные платья, чулки и туфли носят дома, не признавая никаких тапок. Это бабушка уже потом Марусе объясняла, когда они вернулись из гостей. Старушки: Катерина Осиповна и Раиса Осиповна – были сёстрами и бабушкиными дальними родственницами, носившими фамилию Шах. Дома их так и называли – Шахи. Когда-то давно, ещё до революции, они жили вместе с бабушкой в Петрозаводске, где у их отца, Осипа Маркелыча, были мучные склады и продуктовые лабазы, а в Питере небольшая бакалейная лавка. Шахи были богатыми.

Бабушкин отец, Василий Петрович, знатный мастеровой, мог без единого гвоздя соорудить деревянную постройку. Его уважали, но денег он не нажил: в чести были каменные дома, а из дерева строили что попроще и подешевле. Об этом бабушка часто рассказывала Марусе и всегда добавляла: «Ничему никогда не завидовала, только золотым рукам и хорошим зубам». У самой бабушки зубы были вставные, свои она потеряла в блокаду.

Оказавшись в прихожей, благородно-тёмной от сиреневых с муаром обоев и слегка потёртого, но, безусловно, персидского ковра на полу, Маруся всё забыла: и как старушек зовут, и что надо здороваться и вежливо улыбаться. Она не знала, куда смотреть, но, памятуя бабушкино наставление «не пялиться», исподлобья бросала по сторонам любопытные взгляды.