Борис Екимов - Память лета

Смолкают петухи. Смыкается тишина. В саду, пробиваясь меж деревьями, потянулись желтые полосы солнечного света. Раннее утро свершилось.

А утром поздним, когда солнце поднялось над деревьями и роса обсыхает, хорошо завтракать, выставив стол на не знойный еще солнцепек.

Еда по-летнему, по-деревенски проста: рассыпчатый, золотистый в солнечном свете творог; в свежую, еще не застывшую сметану хорошо окунать розовую сочную редиску и хрумтеть ею; молодой лучок с темной зеленью пера и юной белью сладкой луковки; кружево пахучего укропа; горечь хренового листа; пресный, сладимый дух пупырчатых огурцов. Под солнцем на воле, на столе, словно на щедрой ладони, все золотится, зеленеет, алеет, радует глаз. Клюй да клюй.

Не жарко. Чирикают в утренней тиши воробьи. Где-то высоко в небе – взглядом их не достать – со щебетом носятся ласточки. Возле ног моих доцветает ромашка, чуть поодаль красуются сиреневые и белые граммофончики петуний. Гудливым пчелам ни там, ни там нет поживы. Хорошо, что под вишней, раздвигая листья ее, поднялась высокая мальва и расцвела розовым. Пчелы по две и по три забираются в один просторный цветок, млеют там. Утро. Солнечный мягкий жар припекает. Чую: горячие персты осторожно врачуют спину мою, там, где зимой, на сквозняках, застужено и порой нудит. Солнечный жар входит в больные жилочки, как добрая лека. Замираю. Прошелестел в листьях и травах ветер. Остудил перегретое.

И снова солнечные персты трогают плоть мою, греют кости, уже немолодые.

Две легкие бабочки, порхая, облетают двор. Большая синяя стрекоза, просияв и прошелестев крылами, улетела. Мелькнула по земле тень птицы. Посвист крыл.

Чай поспел. На столе – свежий мед. Лишь вчера откачали его. Прозрачно-зеленоватый. Белая акация и колючий лох. Словно в степи: пахнул в лицо горячий июньский ветер пряной волной. Акация и лох цветут разом: белые гроздья и золотые звездочки, тоже гроздьями, – пахучая сладость.

И здесь, по двору, прошелестел ветер. И снова тишь. Июньское солнце греет тело мое и душу. Теплое лето. Самый долгий день его. Сколько ждали… Потом, осенью да зимой, будем помнить и снова ждать.

Пчелы замирают в розовых цветах мальвы. Значит, сладко. Вот и я, божья тварь, тоже замер, словно в цветке, для меня открытом: зелень да синь вокруг, да золотой солнца жар. День лета.

Он еще долог. И все впереди: жаркий полудень и теплый вечер. И весь длинный день не тесные стены тебя берегут, не потолок беленый, а зелень земная да просторное небо, из края в край.

Торжественно и таинственно ночное звездное небо. Но долго глядишь в него, и невольно душа холодеет, словно прикасаясь к вечности. Дневное летнее небо – с его синевой, лазурью, голубизной, с его немереным и неохватным для глаза простором, с высокими облаками – всегда и в любую пору лишь радует. Сколько ни смотри, утопая взглядом в прохладной сини или провожая за облаком облако, – ненасытное это гляденье.

А летние дожди… Грохочущие дневные грозы. И ослепительный «слепой» дождь, сияющий в солнце.

В летнем дне много доброго. И длится он долго-долго, словно подарок щедрый, немереный.

Жаркий полудень. Тридцать два градуса в тени. Но под яблоней, под развесистой кроной ее, сидишь и сидишь в полотняном кресле и не чуешь зноя. Легкий ветер шевелит листву, студит голову. Колышутся в огороде зонтики укропа. Стих ветер. И все смолкло. Лишь одинокий кузнечик сонно стрекочет в траве. В небесной сини застыли редкие кучевые облака. Выше их – изморозь перистых. Два коршуна кружат. Сначала – низко, я вижу их. Потом все выше и выше уходят, кружа. Вот и нет их. Ушли в небесную синь и глубь. Там – прохлада. Вспоминаю, как в Индийском океане, где вода словно в теплой ванне, пытался я освежиться, ныряя все вглубь и вглубь, в прозрачную синеву. Но сколько там выдержишь… А коршун взмыл, и вот уже нет его.

Ветер дует порывами. Прошелестел и стих. Волна за волной студит голову в жарком дне.

Но вот уже, по часам, вечереет. Солнце стоит высоко, а заботливая курица-квочка увела цыплят на покой в курятник. Алые цветки ползучего «солнышка» закрылись, за ними свернула лепестки желтая календула. А ведь солнце напрямую в них светит.

А все же – вечер. Садовый сверчок завел свою долгую песнь. Стонет горлица в ветвях высокого тополя. Иволги плач. Остывает солнечный зрак, желтеет.

Свет вечерний. Сияющая в вишневой листве алость вишневых ягод. Тень от дома черна, в ней зябко. Меж деревьев по зелени ложатся желтые полосы вечернего света. Дворовые пауки снуют, спеша к ночи сети сплесть.

В небе – дневная синь и медленный долгий путь высоких, с сияющими вершинами облаков. Из края в край. К вечеру их становится больше. А в пору заката, в западной стороне, они словно замирают просторной армадой. Замирают и загораются от вершин к подножию. И тогда полнеба горит в багровом дыму и пламени. А потом прогорает, оставляя надолго чистую прозелень.

На земле светлые сумерки. День на исходе. Но летняя заря будет светить еще долго. И там, в разливе ее, ясно прорежется серебряный серпик молодого месяца, а рядом – серебряная же молодая звезда.

Назавтра календарный лист скажет: уменьшился день, стал короче, пока ненамного. Капля за каплей, но будет убывать, словно жизнь. Погреемся, пока можно. Поздним утром, на нежарком еще солнцепеке. Потом будет что вспомнить долгой зимой.

В глубине двора, прикрытая зеленью, доживает свой век наша летняя кухня. Давным-давно не беленная, облупленная до глины, а кое-где уже торчат наружу деревянные планки обрешетки, словно ребра у старой коняги. Спасибо развесистой вишне, лопухам да морковнику, что прикрывают ее старость и немощь. Торчит из зелени лишь обомшелая крыша.

Когда-то, в прежние годы, наша летняя кухонка стояла, словно игрушка: помазанная и побеленная, крохотные оконца сияют чистотой. Строил ее старший мой брат Слава.

А прежде, после войны, от нужды и бедности да по старым обычаям, в каждом дворе, недалеко от хаты, обязательно имелась летняя печурка ли, комелек, которую у нас на Дону именуют горнушкой ли, горном.

Ладилась она просто: ямка в земле, над ней – невысокая кладка дикого камня на глине, а сверху – чугунная плита и труба торчит – вот и все нехитрое строенье. Но без него – не обойтись. В летнюю пору не с руки в доме печку топить. Во-первых, жара будет в хате. Не продохнешь. И дров, как говорят, не настатишься, то есть не напасешься. Дрова надо к зиме беречь. Край наш степной. А летнюю печурку можно топить всяким бурьяном да щепками, при нужде подкладывая кизеки, то есть сушеный навоз.

Дворовый горень – любой печке замена. На нем чайник кипит, пресные пышки пекутся или блинцы, варится молочная пшенная каша с желтыми пенками или польская, тоже пшенная, но с толченым салом да луком, в большом разлатом казане, который зовется каймачным, закипает, а потом томится молоко: «вечерешник» да «утрешник». Томится долго, пока не станет густым, коричневым и не покроется сверху розовой пенкой. В свою пору на горнушке нардек варят, арбузный мед.